В это тяжелое для Плеханова время его морально поддержали не только русские друзья, но и деятели международного рабочего движения. Теплые дружеские письма с выражением соболезнования он получил от Ж. Геда, В. Либкнехта. И Георгий Валентинович преодолел свое отчаяние и засел за работу. Уже 2 марта он пишет В. Либкнехту: «Я не буду больше касаться постигшего меня несчастья. Я много страдал, но главное — это то, что я в состоянии уже сейчас приняться за работу, а раз человек может работать, то он еще не погиб духовно» (4—II, 122).
Последние месяцы жизни во Франции были очень тревожными, каждый день Плеханов и Засулич ждали высылки.
С предложениями переселиться в Болгарию обратились болгарские социалисты, с которыми Плеханов поддерживал самые тесные дружеские связи еще с 80-х годов, когда они учились в Швейцарии, а Плеханов читал им лекции по политической экономии. В кабинете Плеханова всю жизнь висел фотографический портрет болгарских студентов, учившихся в Женеве.
Получил приглашение приехать Плеханов и из Северной Америки. Там в течение пяти лет жил Сергей Михайлович Ингерман, принятый в 1888 году в группу «Освобождение труда». Через два года он вынужден был эмигрировать в Америку, хорошо там устроился, но не забывал своих друзей. Он был одним из организаторов «Русского социал-демократического общества» в США, которое поддерживало связь с членами группы «Освобождение труда» и неоднократно посылало ей деньги на издания марксистской литературы и просто на личные расходы. Поэтому Плеханов, получив от Ингермана приглашение переехать в Америку, серьезно его обдумывал. Обсуждал он и возможность переселиться в Англию. Он даже обратился за советом к Вильгельму Либкнехту, который ему ответил: «Дорогой друг! Прежде всего примите выражения самого искреннего сочувствия! Мы получили известие о постигшем вас и вашу супругу ужасном ударе. Но — надо жить и бороться!
Я не думаю, чтобы вас изгнали из Франции: реакция против политики господствующих там динамитчиков уже началась… Англия — это нищета, — если не быть любимым детищем богатых людей, как Степняк, там можно умереть с голоду. Мне это знакомо.
Америка, несомненно, представляет больше шансов».
На какое-то время Плеханову пришлось нелегально перебраться в Женеву. Он еще не оправился после болезни, но много работал — писал брошюру против анархистов. В таких условиях была написана одна из самых популярных, хотя и не лишенная недостатков, работ. Называлась она «Анархизм и социализм».
На семейном совете решили, что ехать Плеханову в Америку нельзя.
Очень далеко от России.
Летом — точнее, в июле 1894 года — Плеханов и Засулич нелегально прибыли в Англию. Сначала уехала Вера Ивановна, вскоре за ней последовал и Георгий Валентинович.
Лондон встретил Георгия Валентиновича неприветливо. Он поселился, по рекомендации Кравчинских, у одного немецкого социал-демократа. Но жилье было расположено в рабочем районе, где лондонский смог был особенно густым. Постепенно Плеханов привык к лондонскому воздуху, нашел более удобную комнату. Кравчинские, Вера Засулич, дочь Маркса — Элеонора Эвелинг уговаривали Плеханова остаться в Англии. Но больше всего его привлекала возможность часто видеться с Энгельсом. Энгельс разрешил Плеханову пользоваться своей библиотекой, в которой были уникальные издания его работ и работ Маркса. Энгельс часто рассказывал о Марксе, показывал его рукописи. Однажды Плеханов, не застав Энгельса дома, оставил записку, в которой были такие искренние слова: «Задачей всей моей жизни я считаю пропаганду Ваших и Маркса идей» (3—VIII, 266).
Энгельс и до этих встреч в Лондоне высоко ценил революционные заслуги и теоретические знания Плеханова. Когда в 1892 году к нему приезжал рекомендованный Лавровым народоволец Н. С. Русанов, то он рассказывал Энгельсу о знакомстве русских народников с его произведениями и работами Маркса. Энгельс выслушал все комплименты, а потом воскликнул с недоумением: «И, однако, вы не с Плехановым?» Для Энгельса растущий интерес русских революционеров к марксистскому учению в то время уже стал ассоциироваться с принадлежностью к группе «Освобождение труда».
Знал Энгельс и о полемической горячности Плеханова. По воспоминаниям Алексея Водена, Энгельс, слушая рассказ о нападках народников на Плеханова, воскликнул: «Кто Плеханова обидит, не обидит ли всякого сам Плеханов?» В этом же разговоре он выразил высокое мнение о таланте Плеханова: «Не ниже Лафарга или даже Лассаля».
По другим воспоминаниям, Энгельс говорил Вере Засулич: «Я знаю только двух человек, которые поняли и овладели марксизмом, эти двое: Меринг и Плеханов».
Высокое мнение Энгельса о Плеханове вдохновляло но и ко многому обязывало Георгия Валентиновича.
Кроме возможности видеть часто Энгельса и окружавших его революционеров, ученых, прогрессивных писателей, Плеханова привлекала возможность заниматься в Британском музее. Именно в этот свой приезд Плеханов подробнейшим образом познакомился с музеями и картинными галереями Лондона. Общественная и интеллектуальная жизнь кипела в этом городе. В одном из писем жене он даже написал, что надеется на отказ женевских властей в разрешении ему вернуться — он хочет остаться в Англии.
Вскоре в Лондон приехал молодой социал-демократ из России Александр Николаевич Потресов. Он приехал сначала в Женеву, а оттуда уже перебрался в Лондон, чтобы договориться с Плехановым о легальном издании в Петербурге книги о марксизме. Плеханов загорелся этой идеей. Он в течение нескольких недель перерабатывал рукопись «Наших разногласий, ч. II» и главы, написанные для «Истории социалистического движения во Франции». В результате получилась книга, в которой раскрывалась история марксизма, сущность его философии и одновременно критиковались субъективистские взгляды либеральных народников — Н. К. Михайловского, Н. И. Кареева и их последователей.
Необходимо было уже написанные части подогнать друг к другу, дописать недостающие и приспособить текст для легальной печати. Поэтому вместо термина «социал-демократ» говорилось — «ученик Маркса» и т. д.
Потресов шумно восхищался логикой и остроумием Плеханова, но резкость в полемике с народниками казалась ему излишней. Но, сколько он ни уговаривал Плеханова смягчить некоторые места, тот не соглашался. Пришлось Потресову примириться.
Потресов рассказал о своем намерении издать легально в Петербурге сборник статей марксистов и заручился согласием Плеханова о его участии в этом сборнике.
Плеханова все время терзало сомнение в возможности издания на родине книги, доказывающей применимость марксизма к России.
— Как я мечтаю, что эта книга попадет в руки многих русских людей! Но как же, Александр Николаевич, вы справитесь с цензурой?
— Не беспокойтесь, Георгий Валентинович, главное — довезти рукопись до Петербурга и придумать такое название, которое сразу же убедило бы цензора в сугубо научном характере книги.
После нескольких вариантов остановились на несколько неуклюжем заглавии — «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Псевдоним Плеханов выбрал довольно изящный — Н. Бельтов.
Плеханов работал с вдохновением. Он уже не замечал ни тяжелого воздуха Лондона, ни жары, ни усталости. Но наконец Потресову надо было возвращаться. Он увозил с собой почти всю рукопись книги. В середине октября 1894 года Потресов уехал и вскоре телеграфировал о благополучном прибытии в Петербург.
В конце октября умер Александр III. Все чиновники занимались обсуждением перемен в личном составе министерств, и в этой обстановке цензурный комитет пропустил сочинение неизвестного автора под длинным названием.
В январе 1895 года книжка Бельтова появилась на книжных прилавках. Она произвела настоящий фурор.
Работа Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» ставила своей целью раскрыть преемственную связь мировоззрения и метода «современного материализма», то есть марксизма, с предшествующими учениями материалистической и диалектической философии. Вместе с тем в этой книге философски обосновывалась закономерность, необходимость социалистического, революционного преобразования мира на основе научного познания объективных законов природного и социального развития. И эта книга была направлена против главных противников марксизма в России — либеральных народников во главе с Н. К. Михайловским, твердивших, что марксизм «философски необоснован» и неприменим к России.