Приведенные летописные известия позволяют воссоздать достаточно полную и непротиворечивую картину организации военного дела на Руси. Оно изначально находилось в компетенции княжеской власти. Князья были и первыми воеводами дружин, возглавляли ближние и дальние военные походы. По существу, эту свою функцию они сохраняли и тогда, когда появился институт воеводства. В тех случаях, когда во главе военного похода стоял князь он и был воеводой, независимо от того, участвовал ли в нем профессиональный воевода или не участвовал.

На этот счет в Галицко-Волынской летописи имеется весьма характерное известие. На помощь польскому князю Конраду, желавшему занять краковский стол, выступили русские дружины. Когда они появились под Люблином и об этом узнал Конрад, первым вопросом, который он задал русским ратникам, был вопрос о воеводстве. «Кондратъ же вопроси ратьныхъ: «Кто есть воевода в сей рати?». Те ответили: «Князь Юрьи Лвовичь»».[275] Разумеется, это не означало, что в походе не принимал участия воевода князя.

В литературе уже давно поставлен вопрос о социальном статусе воевод. О том, что они принадлежали к боярскому сословию практически ни у кого из исследователей сомнений не было. Таковые возникали, когда надо было определить из каких бояр происходили воеводы: из княжеских или земских. А. Е. Пресняков, С. В. Юшков и ряд других историков полагали, что все высшие должностные лица определенно были княжескими людьми и набирались из старшей княжеской дружины. Согласно А. Е. Преснякову, подробное изучение данных относительно древнерусского боярства показывает ненужность гипотезы о земских боярах для объяснения каких-либо явлений исторической жизни.[276] По мнению С. В. Юшкова, хотя дворяне и бояре противополагаются как две разные служилые группы, они не были совершенно замкнутыми.[277]

Что касается характера власти воевод, то поскольку центром, откуда осуществлялось управление страной, землей или уделом являлся княжий двор, они, как и другие чиновники, были несомненно княжескими. Практика пожалований бояр имениями, существовавшая на Руси, по меньшей мере, со времен Владимира Святославича, делала деление их на княжих и земских весьма условным.

Близкое мнение высказал Н. П. Павлов-Сильванский. Утверждая, что в древнейшем киевском периоде нашей истории высший класс распадался на два разряда лиц, различных по своему положению и происхождению — бояр княжеских и так называемых бояр земских, он также полагал, что эти разряды не были замкнутыми. Получив пожалования, княжеские бояре становились боярами земскими.[278]

В советское и новое время тема эта не дебатировалась так остро, как раньше, видимо потому, что для большинства исследователей в ней не было проблемы. Может только И. Я. Фроянов не разделял вывода о классовой (или сословной) природе власти и ее институтов в Киевской Руси, предложив некий общенародный вариант русской государственности, зиждившийся вплоть до начала XII в. на родоплеменной основе. В последующем древнерусские города-государства, будто бы, представляли собой самоуправляющиеся городские и сельские общины во главе с народным собранием — вечем. На эту, больше никем не замеченную особенность Руси, историка натолкнули параллели из жизни городов-государств Востока времен первых цивилизаций и «доклассической» Греции.[279]

Соответственно с таким пониманием политической структуры Руси X–XII вв. оценивается им и институт древнерусских воевод. Это, земские чиновники, стоявшие во главе самоопределяющихся воинских подразделений. Кроме земских воевод, в «источниках, согласно ему, мелькают и княжеские воеводы, которым князья поручают командование «воями», что, впрочем, не означало подчиненности народного ополченья или ущемления его прав». Наличие в Киевской Руси земских воевод, согласно историку, неоспоримо свидетельствует о самостоятельности военной организации вечевых общин.[280]

Ничего подобного из летописных известий о воеводах не следует. Приведенные выше, практически с исчерпывающей полнотой, они неоспоримо указывают на воеводу, как на княжего мужа, профессионального военного. Назначение воеводы, даже и для воев, не говоря уже о княжеской дружине, исключительная прерогатива князя. Примеры командиров народного войска, куда историк зачислил воевод Претича, Коснячке и Тита, не только не подтверждают его вывод, но и находятся в явном противоречии с ним.

Претич, как это следует из летописи, воевода не воев, но дружины. Не исключено, что и княжеской киевской, иначе как объяснить его беспокойство за свою судьбу в случае, если им не удастся спасти княжескую семью. На это со всей определенностью указывают следующие слова. На вопрос печенежского князя — «А ты князь ли еси?», Претич ответил: «Азъ есмь муж его, и пришел есмь въ сторожахъ».[281]

Не больше оснований видеть предводителя народного ополчения и в воеводе Коснячко. Из летописи такой вывод сделать невозможно. Претензии к нему восставших киевлян скорее указывают на то, он один из виновников поражения русских от половцев на реке Альте, княжий воевода. Не исключено, что его считали ответственным и за то, что не было выполнено требование киевлян выдать им коней и оружия для продолжения борьбы с половцами. Решение идти на Коснячков двор последовало сразу же после отказа Изяслава. И, наконец, в летописи нигде не говорится, что князья Изяслав, Святослав и Всеволод привлекли для похода ополченье.

Сложнее определить социальный статус берестейского воеводы Тита, преследовавшего во главе отряда в семьдесят человек поляков, воевавших русские села вблизи Берестья. Небольшая дружина берестейцев указывает скорее на ее профессиональный характер, чем на ополченский. Да и воеводу летописец характеризует как профессионального ратного. «Бяшеть бо у нихъ воевода Титъ, вездѣ словый (славный — П.Т.) мужьствомъ на ратѣхъ и на ловѣхъ»[282] Можно думать, что принадлежал он к дружинному сословию и был человеком князя. В сходных обстоятельствах звенигородский воевода Иван Халдеевич, руководивший обороной города в 1146 г., назван «воеводой Владимира».

Во всех других свидетельствах о воеводах определенно указывается, что они были княжескими мужами и назначались на свои должности князьями. Многие из них занимали их в продолжении длительного времени, исчислявшегося, нередко, десятками лет. Ни одного случая, когда бы должность воеводы была замещена по решению общины, в летописи нет, что, по существу, делает дискуссию о земских воеводах беспредметной.

Как, собственно, и о каком-то мифическом земском войске, которое, к тому же, было суверенным и не находилось в княжеском подчинении.

Никакого земского войска на Руси не было. Были профессиональные княжеские дружины, которые в случаях больших военных кампаний, дополнялись ополченцами, названными в летописи «воями». Но, во-первых, такое войско формировалось на короткое время, для выполнения конкретной задачи, а, во-вторых, оно находилось в полном подчинении князя (или князей) и его воевод. Теоретически можно придумать все, что угодно, но практически, что определенно следует из летописи, такое войско имело жесткую военную организацию, состояло из полков, находившихся под командованием князей и их воевод. Или только воевод, когда сами князья в поход не шли. Однако и в этих случаях летописцы именуют воевод и полки, которые они возглавляли, по князьям. Нет сомнения, что такие полки состояли не только из воев, но и княжеских дружинников, которые составляли их основу.

По существу, как правильно определил еще Б. Д. Греков, такое войско во времена Киевской Руси оказывалось в подчинении не у своих выборных или частично наследственных вождей, как это имело место в период «военной демократии», а у государства, во главе которого стояли князь и окружавшая его знать. В дальнейшем развитие организации войска шло по пути усиления его специального военного профессионального ядра.[283]