Своей отчиной считали владимиро-суздальские князья третий центр Русской земли — Переяславль. Регулярно посылая туда князей из своего семейного клана, они неизменно подчеркивали этот его владельческий статус. В одном случае обосновывали свое право на обладание Переяславлем тем, что там сидели их деды и прадеды, в другом — просто утверждали, что это их вотчина. Наглядными примерами этому могут быть статьи Лаврентьевской летописи 1201 и 1213 гг.

«Посла благовѣрный и христолюбивый князь великий Всеволодъ Гюрговичь, внукъ Володимерь Мономаха, сына своего Ярослава в Переяславль в Русьскый княжить на столъ прадѣда и дѣда своего».[201]

«Изведъ Гюрги из Москвы Володимера и посла и (его — П.Т.) в Руский Переяславль на столъ, на отчину свою».[202]

Примерно так владимиро-суздальские князья смотрели и на Новгородскую землю, что давало им основания постоянно претендовать на замещение там княжеского стола. Со временем, их вотчинные права признали и сами новгородцы, что следует из свидетельства статьи 1200 г., рассказывающей о просьбе новгородского посольства прислать им князя. «Ты господинъ князь великый Всеволодъ Гюргевичь, просимъ у тобе сына княжить Новугороду, зане тобѣ отчина и дѣдина Новгородъ».[203]

Пикантность ситуации заключалась в том, что отчинные права на Переяславль и Новгород со стороны владимиро-суздальских князей не были безусловными. Такими, если не большими, являлись права на эти города киевских князей, «деды и прадеды» которых также занимали их столы. О том, что они считали Новгород своей отчиной, убедительно свидетельствует, цитировавшаяся выше, статья 1178 г. Ипатьевской летописи.[204]

Из сказанного видно, что никакого принципиально нового политического строя на Руси в XII — нач. XIII вв. не образовалось. Функционировала все та же система родового владения и управления страной во главе с великими киевскими князьями и Киевом, как столицей и символом единства Русской земли. Киевское старейшинство хотя и потеряло свою прежнюю привлекательность, все же не было окончательно устранено из политической жизни Руси, а вотчинное право не обрело четкой и нерушимой определенности. С каждой новой генерацией князей престолонаследные и владельческие принципы усложнялись и запутывались настолько, что разобраться в них не было никакой возможности. Причем не только на общерусском уровне, но и на земельном. Каждое княжество в миниатюре напоминало собой всю Русь. И не случайно, кроме общерусских имела место также практика созыва земельных или региональных княжеских съездов, на которых обсуждались вопросы внутреннего миропорядка.

Характерным примером этому может быть съезд князей 1229 г., состоявшийся в Суздале. Формально он собрал представителей только одной княжеской ветви — Всеволодовичей, но фактически превосходил этот формат. Кроме Юрия Всеволодовича — великого князя владимирского, на съезде были его братья Ярослав и Святослав, занимавшие соответственно новгородский и переяславский столы, Василько Константинович — князь ростовский, его братья — Всеволод и Владимир, сидевшие на столах в Ростовской земле.

Поводом к съезду послужило непослушание Юрию Всеволодовичу его брата Ярослава. «Слушая нѣкыихъ льсти», как заметил летописец, новгородский князь привлек на свою сторону и трех племянников — Василька, Всеволода и Владимира. В летописи это выражено формулой «отлучи отъ Юргя Константиновича три». Чтобы уладить возникшие разногласия, причина которых осталась нераскрытой, владимирской князь призвал князей «на снемъ в Суждаль». В результате его работы, Всеволодовичи «исправивше все нелюбье межю собою, и поклонишася Юрью вси, имуще отцемъ собѣ и господиномъ».[205]

При всем несовершенстве такой коллективной формы правления как княжеские съезды, будь-то на уровне страны или княжества, уже одно то, что она имела место, является убедительным свидетельством наличия на Руси единой государственно-политической системы, пусть и пораженной ржавчиной удельного сепаратизма. Принципиальным здесь является не то, что княжеские съезды не смогли преодолеть противоречия в стане «феодальных владетелей», а то, что они вообще функционировали. Причем, практически, до самого монголо-татарского нашествия. В условиях независимого и суверенного существования княжеств, а также отсутствия у князей сознания, что все они принадлежат к единому этническому, политическому и церковному пространству, такой институт был бы просто немыслим.

При внимательном изучении принятых на съездах решений оказывается, что далеко не все они были безрезультатны. Это относится и к урегулированию междукняжеских отношений, и, еще в большей мере, к выработке общей стратегии борьбы с половецкой опасностью. «Поганые в сим нам суть обчий ворог» — говорили на съездах русские князья и объединялись для борьбы с ними. Ведущую роль в консолидации их усилий играли великие киевские князья. Они не только инициировали походы в степь, но и возглавляли объединенные дружины.

Из всего сказанного определенно следует, что княжеские съезды являлись одним из реальных институтов государственного строя Русской земли, в ее широком значении.

Глава 4

Воевода

Институт воеводства на Руси, так или иначе, затронут в работах почти всех историков-руссистов. Судя по их утверждениям, особой загадки он не представлял. Ни в плане происхождения, ни в плане функционального содержания. Согласно большинству, воевода — это руководитель профессиональной княжеской дружины.

Может только мнение А. Е. Преснякова несколько нарушало это общее единомыслие. Как ему казалось, воевода являлся историческим предшественником тысяцкого, княжим мужем, который стоял во главе ополчения воев. На эту мысль историка натолкнула летописная статья 1043 г., рассказывающая о походе русских на Константинополь под водительством сына Ярослава Мудрого Владимира. В ней сказано, что для этого похода Ярослав «вда ему (Владимиру — П.Т.) вои многы, а воеводьство поручи Вышатѣ, отцю Яневу».[206] Из этого сообщения А. Е. Пресняков сделал вывод, что своего воеводы «народное войско» не знало, но получало его всякий раз от князя. Без его организующей деятельности население не могло мобилизовать своих сил.[207]

«Наши тексты, — утверждал он, — представляют древнерусского воеводу определенным должностным лицом, причем при каждом князе мы видим одновременно лишь одного воеводу; об этом лице имел какие-то сведения Ибн-Фадлан, когда писал, что у русского князя есть наместник, который предводительствует войсками, нападает на врагов и заступает его место у подданных».[208]

Несмотря на некоторую нечеткость формулировок, у А. Е. Преснякова не было сомнения в том, что воевода был профессиональным военным, независимо от того, предводительствовал он княжей дружиной или собранными в поход воями.

К такому выводу склоняется и М. Б. Свердлов, полагающий, что воеводство поручалось людям опытным в военном деле. Чаще других воеводами становились, подобно Яну Вышатичу, тысяцкие, которые руководили своим тысяцким ополчением. Правда, выполняли они больше «организационные», а не полководческие функции.[209] К сожалению, М. Б. Свердлов не поделился секретом, как ему удалось вычленить эту организационную приоритетность воеводы.

Особое мнение на этот счет принадлежит И. Я. Фроянову, считающему, что должность воеводы была временной, обусловленной лишь военной ситуацией. И исполнял ее представитель общины. Наличие в Киевской Руси земских воевод и тысяцких неоспоримое свидетельство самостоятельности военной организации вечевых общин.[210]