По мнению Б. А. Рыбакова, составителю свода 1093–1095 гг. принадлежит также летописная статья 1071 г. о восстании на Белоозере. Она написана по рассказам Яна Вышатича, отличается своей антиязыческой направленностью. Герой рассказа Ян Вышатич сам с топором в руках вступает в схватку с язычниками и побеждает их. Своим резким обличительным тоном и стилистикой статья отличается от повести о Всеславе и киевском восстании 1068 г. В ней звучит мысль о необходимости решительной расправы над восставшими, тогда как в рассказе 1068 г. тонко проведена идея всеобщего примирения.[101]
В заключение анализа летописания, приписываемого Никону Печерскому, еще раз остановимся на проблеме его авторства. Оно вероятно, но вовсе не безусловно. Известно, что Никон подолгу отлучался из своей Печерской обители. Первый раз почти на семь лет (1062–1067 гг.) и второй — на два года (1073–1074 гг.). Летописание в эти годы в Печерском монастыре не прерывалось. Значит, во время отсутствия Никона погодные записи делал какой-то другой летописец. Совершенно бесспорно также и то, что после завершения Никоном своего свода в 1073 г., летописная печерская традиция не прервалась. Некоторые записи после 1073 г., о чем шла речь выше, содержательно как бы продолжают комплекс известий, характерных для «летописи Никона».
Аналогичные сомнения, что Никон не был единственным летописцем в Печерском монастыре в 60–70-е годы XI в., посещали также и А. А. Шахматова. Заявив в начале исследования уверенно о летописном своде Никона 1073 г., он затем, в процессе анализа конкретного летописного материала, снабдил свой вывод определенными оговорками. Конечно, Никон, как свидетельствует «Житие Феодосия», был человеком образованным и книжным, поучал братию из книг («ис кънигъ почитающе») и даже занимался переплетным делом. Действительно, трудно сомневаться, чтобы летописный труд, предпринятый святой обителью, как полагал А. А. Шахматов, «не стал под непосредственное заведование Никона», который «мог сделаться главным редактором летописи».[102]
Анализ летописной статьи 1065 г. привел его к мысли, что к вопросу об авторстве Никона при рассмотрении первого печерского монастырского свода приходится проявлять двойственное отношение. С одной стороны, А. А. Шахматов убежден, что Никон работал над этой летописью, с другой — видит и другого автора, поскольку событие, случившееся в Киеве в 1065 г., Никон наблюдать не мог, так как был в это время в Тмутаракани. Ниже мы остановимся на этом сюжете более подробно, здесь же согласимся с выводом А. А. Шахматова о том, что наряду с Никоном печерским летописанием занимался и неизвестный по имени его современник.
С именем печерского игумена Иоанна исследователи связывают комплекс статей 1074–1095 гг. А. А. Шахматов считал возможным говорить об отдельном своде конца XI в., который он назвал Начальным. У его составителя были Древнейший киевский свод, Новгородский владычный, «Житие Антония», а также ряд устных источников — народных преданий и духовных легенд.[103] В пользу нового этапа печерского летописания свидетельствует как будто статья 1093 г., которая является одновременно и своеобразным послесловием к летописи и эпилогом исторического развития Руси XI в.
В статье отчетливо звучат темы социального кризиса в стране, а также половецкой угрозы. Летописец принадлежит к духовному сословию. Он явно симпатизирует Всеволоду Ярославичу, сочиняет ему такой посмертный панегирик, которого не удостоился даже Ярослав Мудрый. Князь благоверный, с детства боголюбив, любящий правду, уважительный к епископам, пресвитерам и черноризцам. Он получил великокняжеский стол «пслѣ же всея братья», к тому же «с правдою, а не с насилием». Тяжелое внутриполитическое положение на Руси в последние годы княжения Всеволода летописец объясняет не его плохим руководством, а чрезмерными претензиями удельных князей, а также новыми советниками князя, который на старости лет «нача любити смыслъ уныхъ, свѣтъ творя с ними». Те, юные, как уверяет летописец, грабили людей, а князь ничего об этом не ведал «в бользнехъ своихъ».
Летописца очень тревожит половецкая угроза. Согласно образному выражению Б. А. Рыбакова, Иоанн писал свою летопись в условиях ужасного натиска объединенных сил половцев, когда Боняк стучал саблей в Золотые Ворота, когда пылали пригородные монастыри и половцы грабили келии.[104]
Обстоятельно описана им подготовка Святополка к отражению половцев, вторгшихся в пределы Киевской земли. Все его симпатии на стороне тех «смысленных», которые советовали князю собрать большие силы и не надеяться на легкую победу. Перед самым сражением у Треполя Владимир Мономах предлагает расположить русские дружины на киевской стороне Стугны и попытаться вынудить половцев пойти на мирные переговоры. Летописцу известно, что такого же мнения придерживались многие «смыслении мужи, Янь и прочии», но «кияне же не всхотѣша». Последнее замечание, наверное, относится к Святополку и его близким советникам.
Неправильно выбранная позиция для битвы на правом берегу Стугны, разлившейся весенним половодьем, роковым образом сказалась на ее исходе. Русские дружины были сбиты половцами со своих позиций и опрокинуты в Стугну. Во время переправы через нее утонул князь Ростислав Всеволодич, множество дружинников и бояр. Такая же участь едва не постигла Владимира Мономаха.
Вторая битва под Киевом, на Желяни, закончилась еще более жестоким поражением Святополка. Из его войска, как пишет летописец, спасся только каждый третий.
Битва бесспорно описана по горячим следам. Летописцу известны такие детали, которые по истечении даже и не очень продолжительного времени вряд ли бы сохранились в народной памяти. К ним можно отнести сообщения о распре между Святополком и Владимиром, возникшей у святого Михаила, о том, что половцы первым «взломиша полкъ» Святополка, что злая сеча у Киева состоялась 23 июля, а наутро 24 в Киеве «бысть плач великъ». Не может быть и малейшего сомнения в том, что всю эту информацию сообщил летописцу участник этих событий. Наверное, это был Ян Вышатич, на что указывает как бы вскользь брошенное замечание о его присутствии среди тех «смысленных», кто пытался давать совет Святополку: «Янь и прочии».
Последствия двух жестоких поражений оказались самыми драматическими для южной Руси. Половцы разграбили и сожгли много городков и сел, убили или увели в рабство большое число русских людей. Особенно пострадал Торческ, который после длительной осады был взят, разграблен и сожжен. «Половцы же, приимше градъ, запалиша и огнемъ, и люди раздѣлиша, и ведоша в вежѣ к сердоболем своимъ и сродникомъ своимъ».[105] Далее летописец выходит на обобщение и говорит о страданиях христианского русского рода. «Мъного роду хрестьяньска стражюще, печални, мучими, зимою оцѣпляеми, въ алчи и в жажи, и в бѣдѣ опустынѣ вше лици, почернѣвше телесы; незнаемою страною, языкомъ испаленнымъ, нази ходяще и боси, ногы имуще сбодены терньемъ».[106]
Образ терзаемой и страждущей Руси летописец соединяет с поучением Феодосия «О кознях Божьих», основным содержанием которого является осуждение поганых «сынов Измаилевых», признание своих грехов перед Господом Богом и надежда на его милость.
Статья 1093 г., хотя и содержит хроникальные данные, по существу, выходит за пределы сухого летописного пересказа событий. Это яркое литературное произведение, изобилующее образами и историческими параллелями, а также четкой гражданской позицией ее автора. Вряд ли она сохранилась в летописи в своей первозданной чистоте и не была «облагорожена» последующими летописцами. Однако главная идейная канва в ней все же осталась. Летописец не симпатизирует новому великому князю Святополку, постоянно подчеркивает свое расположение к «смысленным», среди которых был и Ян Вышатич, дает понять читателю, что судьба Южной Руси могла быть и не столь печальной, если бы Святополк не окружил себя новыми и «несмысленными» советниками. Летописец не забыл обозначить и свое причастие к описываемым событиям, причислив себя к тем грешникам, которые накликали на Русь гнев Божий: «Се бо азъ грѣшный и много и часто Бога прогнѣваю и часто согрѣшаю по вся дни».[107]