Установился распорядок дня: с утра хозяин читал, завтракал в разное время и там, где вздумается, только не в столовой (гости тоже были вольны есть когда и где захотят), после ланча (которого сам Твен по-прежнему не признавал) начинались прогулки, болтовня и бильярд, в хорошую погоду отправлялись на пикник. После ужина сидели в лоджии и болтали, перед сном хозяин играл на органе. Пейн, живший по соседству, бывал каждый день, темы бесед прежние — астрономия, политика и религия. В августе Твен написал эссе «Библейские поучения и религиозная практика» («Bible Teaching and Religious Practice»): раньше священники поддерживали рабство, теперь осуждают, раньше жгли на кострах тех, кто говорил, что Земля не плоская, теперь сами так говорят — и все-то они правы, и все продолжают ссылаться на Библию: «Более двухсот статей, каравших смертью, исчезло из свода законов, но Библия, породившая их, остается. Разве не достоин внимания тот факт, что из всего множества библейских изречений, к которым прикасалось уничтожающее перо человека, он ни разу не вычеркнул ни одного доброго и полезного? А если так, значит, можно надеяться, что при дальнейшем развитии просвещения человек в конце концов сумеет придать своей религиозной тактике какое-то подобие благопристойности». Но публиковать не стал — к чему проблемы? (Написал также эссе о Марджори Флеминг — безобидный текст был издан «Харперс» в декабре 1909 года.) Он хотел покоя. Покидал Стормфилд редко — издатели приезжали к нему сами. Иногда бывал в Нью-Йорке, ходил в театр или на любительские спектакли в школы, где учились «морские ангелы», в июне ездил в Портсмут на мемориальный вечер Олдрича.

18 сентября дом ограбили: двое влезли в окно кухни, взяли столовое серебро. Воров задержали в поезде, Твен был на суде, газеты подняли невероятный шум, а в Стормфилде было вывешено уведомление для грабителей: «В доме нет ничего, сделанного из ценных металлов, за исключением латунного таза в столовой, возле корзины для котят. Если предпочитаете взять корзину, переложите котят в таз. Не шумите, это раздражает семейство. Вы найдете галоши в передней, там, где зонтик, кажется, эта штука называется шифоньер. Пожалуйста, уходя, закройте дверь. С уважением, С. Л. Клеменс». (Соавтор объявления — Дороти Стерджис.) 14 октября Твен учредил в Рединге общественную библиотеку (потом получившую его имя), передал в дар книги, выступал там, спонсировал проводившиеся в помещении библиотеки концерты. Через несколько дней его посетила Бекки Тэчер (миссис Лора Фрезер) с правнучкой — визит инициировал Пейн, которому нужны были сведения о детстве Сэма Клеменса. «Мы сели под деревом и говорили о старых днях в Ганнибале… Словно время вернулось на полвека вспять, и мы воочию видели мальчика и девочку, которыми были».

Осенью читал дискуссии о Шекспире, склонялся к тем, кто считал актера Шекспира самозванцем, которому приписали чужие работы, написал небольшую книгу «Умерли Шекспир?» («Is Shakespeare Dead?»), изданную «Харперс» в 1909 году. Опять приезжали «ангелы», всевозможные гости, на Рождество Роберт Кольер телеграфировал, что шлет в дар слона, прибыли машины и повозки, сгрузили возы сена, центнер моркови, приехал служитель слона из цирка Барнума и стал давать инструкции, насмерть перепугав домашних. (Это был слуга Кольера.) Весело. Хорошо. Спокойно. «Он походил на потрепанный бурями корабль, который наконец вошел в тихую гавань», — сказал Пейн. Но на самом деле все это время шла смертельная схватка; ужасные бури были еще впереди.

«Минуты тянулись, тянулись, глубокое безмолвие стало угрожающим; я замер и едва переводил дух. И вдруг нас накрыла холодная воздушная волна — сырая, пронизывающая, пахнущая могилой, вызывающая дрожь. Через некоторое время я уловил легкий щелкающий звук, долетавший издалека. Он слышался все явственнее, все громче и громче, он рос, множился, и вот уже повсюду раздавались сухие, резкие, щелкающие звуки; они сыпались на нас и катились дальше. В призрачном свете блеклых предутренних сумерек мы различили смутные паукообразные контуры тысяч скелетов, идущих колонной!»

Цитата из Эдгара По? Нет; это летом 1908 года Марк Твен пытался дописать роман «№ 44, Таинственный незнакомец». Юный Сатана демонстрирует рассказчику невероятную процессию существ, когда-либо живших на Земле, — пафос и юмор тут перемешаны. «Были и такие, что волокли за собой на веревке истлевшие остатки гробов, выказывая прискорбную озабоченность, как бы чего не случилось с их ничтожной собственностью». «Я увидел стройный скелет молодой женщины; она шла, опустив голову, приложив костлявые руки к глазам, — очевидно, плакала. Это была молодая мать, у которой пропал ребенок, да так и не нашелся; счастье ее было разбито, она изошла слезами и умерла. У меня защемило сердце и повлажнели глаза от неутешного горя бедняжки. Я глянул на табличку — несчастье произошло пятьсот тысяч лет тому назад! Мне показалось странным, что оно вызывает у меня сострадание, но, вероятно, такое горе не проходит со временем и боль утраты неизбывна».

В начале августа умер любимый племянник Сэм Моффет; вернувшись с похорон, Твен совсем расклеился, перенес кратковременный приступ потери памяти и вскоре работу над книгой прекратил. После смерти автора о существовании романа долгое время никто не знал (Пейн утаил текст), он был опубликован лишь в 1969 году. Английский критик Колин Уилсон сказал, что если бы у Твена «достало мужества начать, а не кончить свою литературную деятельность «Таинственным незнакомцем», он мог бы стать по-настоящему великим писателем». Но никто не пишет таких книг в начале пути; что же касается «мужества», то если недостаток его и был причиной, по которой Твен не издал роман, то не единственной: работа, по словам автора, просто не была закончена. Однако последняя глава (та самая, которую Пейн приставил к другой книге) выглядит завершающей:

«Потом Сорок Четвертый взмахнул рукой, и мы остались одни в пустом и беззвучном мире.

— И теперь ты уходишь и больше уже не вернешься?

— Да, — ответил Сорок Четвертый. — Мы с тобой долго дружили, и это было славное время — для нас обоих; но я должен уйти, и мы никогда больше не увидим друг друга.

— В этой жизни, Сорок Четвертый. А в другой? Мы встретимся в другой, верно?

И тогда он спокойно и рассудительно произнес нечто непостижимое:

— Другой жизни нет. <…> Ничего не существует, все только сон. Бог, человек, мир, солнце, луна, бесчисленные звезды, рассеянные по вселенной, — сон, всего лишь сон, они не существуют. Нет ничего, кроме безжизненного пространства — и тебя!

— Меня?

— И ты не таков, каким себя представляешь, ты лишен плоти, крови, костей, ты — всего лишь мысль. И я не существую, я лишь сон, игра твоего воображения. Как только ты осознаешь это, ты прогонишь меня из своих видений, и я растворюсь в небытии, откуда ты меня вызвал… <…> Вскоре ты останешься один в бесконечном пространстве и будешь вечно бродить в одиночестве по безбрежным просторам, без друга, без близкой души, ибо ты — мысль, единственная реальность — мысль, неразрушимая, неугасимая. А я, твой покорный слуга, лишь открыл тебе тайну бытия и дал волю. Да приснятся тебе другие сны, лучше прежних!..

Удивительно, что ты не задумался над тем, что твоя вселенная и все сущее в ней — сон, видения, греза! Удивительно, ибо она безрассудна, вопиюще безрассудна, как ночной кошмар: Бог, в чьих силах сотворить и хороших детей, и плохих, предпочитает творить плохих; Бог, в чьих силах осчастливить всех, не дает счастья никому; Бог повелевает людям ценить их горькую жизнь, но отпускает такой короткий срок; Бог одаривает ангелов вечным блаженством, но требует от других своих детей, чтобы они это блаженство заслужили; Бог сделал жизнь ангелов безмятежной, но обрек других детей на страдания, телесные и душевные муки; Бог проповедует справедливость и создал ад; проповедует милосердие и создал ад; проповедует золотые заповеди любви к ближнему и всепрощения — семижды семь раз прощай врагу своему! — и создал ад; проповедует нравственное чувство, а сам его лишен; осуждает преступления и совершает их сам; сотворил человека по своей воле, а теперь сваливает ответственность за человеческие проступки на человека, вместо того чтобы честно возложить ее на того, кто должен ее нести, — на себя; и наконец, с истинно божеской навязчивостью он требует поклонения от униженного раба своего… <…>