Высоко и чисто запели трубы, возвещая начало поединка. Екатерина возвела очи горе, ее колотила дрожь: один из астрологов предупредил короля, что он должен «избегать любых одиночных поединков на ограниченном пространстве, главным образом до сорока одного года…». Между тем Генриху II только что исполнилось сорок.
В центре улицы Сент-Антуан была установлена длинная ограда высотой по круп лошади, разделявшая участников турнира. Разогнав лошадей, они должны были на всем скаку устремиться по этому узкому коридору навстречу друг другу. Каждый держал в руке деревянное копье с острым железным наконечником, прижимая ее локтем и целясь в панцирь противника, чтобы вышибить его из седла. Герцог Савойский первым облачился в латы и тяжелой поступью, устрашающе скрежеща доспехами, направился к королю, на голову которого месье де Вьейвиль еще только надевал железный шлем.
— Покрепче держитесь в стременах, — со смехом сказал король будущему зятю, — я намерен хорошенько вас поколотить, без скидок на родство.
С помощью оруженосцев оба взгромоздились на лошадей, покрытых богатыми попонами. На шлеме Генриха, как и на голове его лошади, качались тяжелые султаны из черных и белых перьев. Противники бросились друг на друга, с ходу пустив коней в галоп. Герцог Савойский сражен. Напрасно он сжимал бока лошади, если бы он заранее не привязался к луке седла, он бы наверняка упал… Теперь очередь герцога Франсуа де Гиза, отца Генриха де Гиза. Не человек, — гигант! Однако тут оба соперника усидели на лошадях, победителя нет.
На очереди был третий поединок. Король пересел на сильного скакуна Филибера Савойского. Он был восхищен его «горячей кровью» и сообщил об этом своему будущему зятю, но тот в ответ именем королевы стал умолять его «оставить ратный труд», так как «уже поздно и чересчур жарко». В самом деле, на колокольне Сен-Поль только что отзвонили полдень. Генрих возразил: уже не однажды увенчанный лаврами победителя, он, в соответствии с титулом и традицией, обязательно должен выдержать три поединка подряд. Его новый соперник уже в седле: это начальник шотландских гвардейцев Габриэль де Монтгомери, граф де Лорж. «Горны и рожки запели во всю силу, так что у присутствующих заложило уши». Но вот оба противника заняли исходные позиции и пришпорили лошадей. Раздался страшный треск, копья у обоих сломались, но никто с коня не упал. Король не мог на этом остановиться, он потребовал новое копье, чтобы сразиться еще раз.
— Сир, — с дрожью в голосе обратился к нему маршал Вьейвиль, граф де Дюрталь, — клянусь вам Господом сущим, вот уже три ночи подряд мне все мерещится, что с вами должно случиться какое-то несчастье и что этот последний день июня фатальный для вас. Но поступайте, как считаете нужным!
Монтгомери не был настроен продолжать поединок, но отговорить короля не удалось. И снова понеслись навстречу друг другу победитель турниров и претендент. Вновь ужасающей силы удар, вновь сломаны оба копья, а наездники и лошади с трудом удержали равновесие. Генрих схватил новое копье. Вопреки традиции трубы смолкли, и никто никогда не узнает почему. Закованные в железо всадники галопом понеслись навстречу друг другу, слышен был только резкий скрежет стальных доспехов да чеканный стук копыт по песку, которым посыпана мостовая.
Зрители затаили дыхание.
Все с ужасом наблюдали за начальником шотландских гвардейцев: он продолжал держать наперевес сломанное копье, которое сгоряча позабыл сменить. В третий раз сошлись противники. Обломок копья Монтгомери, ударившись о панцирь короля, скользнул под забрало шлема и поразил его в голову.
Воздух сотряс вопль трибун.
Екатерина и Диана вскочили. Стараясь удержаться в седле, король обхватил шею лошади. Черные и белые перья их султанов смешались, но у короля хватило сил добраться до конца ристалища. Там он упал на руки оруженосцев, которые стали поспешно стаскивать с него латы.
Короля увезли в Турнель. Рана была ужасающа: копье прошло над правой бровью и вышло за ухом. Монтгомери плакал у изголовья. Во всем замке слышались стоны. Екатерина и Диана рыдали. Дофин Франциск, которому, как оказалось, так скоро предстояло стать королем Франциском II, стоял ошеломленный рядом с красавицей Марией. Настало время царствовать, а им не исполнилось еще и пятнадцати лет! Дети Франции потерянно бродили по замку, и маленькая Маргарита плакала навзрыд.
К изголовью умирающего был вызван Амбруаз Паре. Он, проделавший за свою жизнь немало труднейших операций, на этот раз оказался не в силах помочь, как, впрочем, и остальные тринадцать хирургов короля. Удалось извлечь через нос лишь пять или шесть осколков копья. Это было бесполезно, впрочем, так же, как микстура из ревеня и прочих трав, которой пичкали больного. А еще ему устраивали кровопускания, словно мало крови он уже потерял. Так уж лечили в те времена.
В Гран-Шатле и Консьержери спешно казнили четырех осужденных на смерть преступников, их головы доставили Амбруазу Паре. Он воткнул в правый глаз каждой отрубленной головы по щепке от копья. Но и эти магические опыты ничего не изменили. Хуже того, рана Генриха II воспалилась, кость оголилась, а из-под повязки сочился гной.
Король понимал, что он обречен. И потребовал 9 июля справить свадьбу своей сестры Маргариты и герцога Эмманюэля-Филибера Савойского. Один из хронистов сообщает, что церемония была «больше похожа на похороны и погребальное шествие, чем на что-либо другое, потому что вместо гобоев и скрипок кругом слышались только плач, рыдания, причитания и вздохи. Сходство с похоронами еще больше усиливалось от того, что обручение в церкви Сен-Поль совершалось заполночь, при факелах…»
Пока длилась агония, Диана де Пуатье сидела взаперти у себя дома Екатерина запретила своей сопернице появляться в королевских покоях, а вечером 8 июля отправила к ней гонца.
— Мадам, меня послала к вам королева. Она желает, чтобы вы вернули ей драгоценности короны.
Не теряя самообладания, Диана осведомилась:
— Король умер?
— Нет, мадам, но вряд ли его величество переживет ночь.
— Кроме него никто надо мной не властен!
Другой посланец явился 10 июля. В этот день утром король испустил последний вздох. «Ужасная потеря, — напишет впоследствии королева Маргарита, — из-за которой Франция лишилась покоя, а наш дом — счастья…».
Нового короля Франции звали Франциск II.
Чтобы не ходить больше по улице Сент-Антуан, регентша Екатерина приказала снести дворец Турнель. Позже на этом месте построили площадь, окаймленную зданиями, — голубые крыши, красный кирпич, белый камень. «Площадь Вогезов создана копьем Монтгомери», — напишет Виктор Гюго.
Юная принцесса Маргарита помнила — и поведала об этом в самом начале своих «Мемуаров» — разговор, который состоялся у нее с отцом за несколько недель до драмы на улице Сент-Антуан. Король посоветовал ей выбрать себе кого-то из благородных молодых людей «в качестве поклонника», проще говоря, присмотреть себе будущего супруга. И даже предложил ей две кандидатуры на выбор: герцога Генриха Жуанвильского, сына герцога де Гиза, и маркиза де Бопрео. Она выбрала молодого черноволосого маркиза.
— Почему его? — удивился король. — Я нахожу, что он не так хорош, как этот длинноносый герцог Жуанвильский.
В самом деле, последний был совершенно неотразим, к тому же блондин. Крошка пояснила отцу, что маркиз «умнее». Герцог Жуанвильский способен был причинить «зло другому человеку и стремился надо всеми главенствовать. Верный знак судьбы, которая ему и выпала», — скажет она в «Мемуарах». Ибо герцог Жуанвильский, сын Франсуа де Гиза Лотарингского, который станет герцогом Генрихом де Гизом и прославится под кличкой Меченый, будет убит по приказу короля Генриха III. Но именно он станет первой любовью будущей королевы Марго… он, а не муж, о котором она столько мечтала. Да разве могла настоящая принцесса жить лишь велением сердца? Конечно же, нет!