Елена умерла от любви…

Похороны состоялись три дня спустя. Маркиз де Варанбон ничего не знал об ужасном несчастье. «Раскаиваясь в своей жестокости», влюбленный пуще прежнего, он вернулся в Льеж в тот самый момент, когда там готовились предать земле прелестную Елену. Четверо дворян несли на плечах гроб, покрытый белой вуалью и утопавший в цветах. Маркиз поинтересовался, кого это хоронят с такой пышностью. Ему назвали имя — мадемуазель де Турнон, и, сраженный горем, несчастный упал с лошади. Его отнесли домой, но несколько часов кряду он «не подавал никаких признаков жизни».

Маргарита Наваррская любила покойную и с острой грустью переживала случившееся. Слывущую целебной воду Спа ей доставляли прямо с источника, но и она не приносила облегчения… Маргарита пила ее малыми глотками, медленно прохаживаясь, как предписывали врачи. В конце концов разве не это и было предлогом ее поездки во Фландрию?

24 июля 1577 года дон Хуан внезапно принял решение овладеть крепостью Немюра. «Политическая ошибка», квалифицирует этот шаг историк Ив Казо. Тотчас же прервались его переговоры с Генеральными штатами Фландрии, которые предпочли замириться с принцем Оранским.

Тучи заволокли политический горизонт: решительно отвергая принца Оранского, фламандская знать вовсе не горела желанием признать господство Филиппа II. Герцог д'Арско, сеньор провинции Шиме, с которым Маргарита встречалась в Намюре, был провозглашен правителем Фландрии, а принц Оранский — правителем Брабанта. Воцарилась полная сумятица: жители Гента арестовали герцога д'Арско, но принц Оранский освободил его, а своим главнокомандующим назначил эрцгерцога Матиуса, племянника испанского короля. В январе 1578 года дон Хуан разогнал Генеральные штаты Фландрии. В такой ситуации Маргарита приняла решение перебраться в Ла Фер, где и должна была состояться условленная встреча с герцогом Анжуйским. К этому времени Генрих III стал уже сожалеть о миссии, порученной сестре.

Больше ей нечего было делать во Фландрии. Она рвалась уехать, но кошелек был пуст. Принцесса де Ла Рош-сюр-Йон открыла ей свой. Сколько злоключений! «Настоящий хаос», — скажет Марго в своих «Мемуарах».

Когда она прибыла к городским воротам Динана, их захлопнули у нее перед носом. Королева «страшно возмущена». Она выпрямилась в своем паланкине, сорвала с лица маску и принялась отчитывать бунтовщиков, ибо это был самый настоящий бунт. Лишь тогда ворота открылись. До отведенного ей жилища пришлось добираться сквозь толпы «пьяного и вооруженного люда».

Вдруг среди сопровождавших Маргариту лиц горожане узнали «своего смертельного врага», неоднократно усмирявшего фламандские Штаты монсеньора Жерара де Гребека, великого магистра, епископа Льежского. «Они стали осыпать его оскорблениями и решили его расстрелять. Великий магистр был почтенный старик восьмидесяти лет, с белой до пояса бородой. Я заставила его войти в мой дом, но эти пьянчуги уже принялись дырявить глиняные стены из своих аркебуз». Дом оказался буквально в осаде. Из окна Маргарита воззвала к бургомистру и его помощникам:

— Уверяю вас, — голос ее дрожал от гнева, — что самые именитые сеньоры ваших штатов, и прежде всего граф де Лален, сочтут недостойным прием, который вы мне оказали.

Как только было произнесено это имя, все сразу изменилось. Бунтовщики «чтили графа больше, чем всех французских королей, — продолжает Маргарита в «Мемуарах». — Самый старый человек из толпы, улыбаясь и заикаясь, спросил меня, в самом ли деле я друг графа де Лалена, и я, сознавая, что в эту минуту родство с ним для меня важнее, чем с христианскими властелинами всего мира, ответила:

— Да, я его друг, а также родственница.

Тогда они стали кланяться и целовать мне руку, с такой же готовностью выказывая вежливость, с какой только что являли дерзость. Они умоляли извинить их и обещали не причинять никакого зла этому доброму человеку, великому магистру, заверяя, что дадут ему возможность выйти из дому вместе со мной».

Однако появление на следующий день графа де Берлемона, верного дону Хуану, во главе отряда кавалерии вызвало переполох, посерьезней вчерашнего. Мятежный город выкатил пушки, «казалось, еще немного, и месье де Берлемону не поздоровится. Горожане потребовали от него отвести свой отряд от крепостных стен, иначе заговорит артиллерия…».

Я утомил бы читателя, пересказывая все фламандские злоключения нашей героини. Достаточно сказать, что королева Наваррская с большим трудом выбралась на дорогу, ведущую в Намюр, где, как ей сообщили, ее якобы поджидал дон Хуан… которого она так и не встретила. В трех лье от Динана, в замке, принадлежавшем дворянину де Флерину, королева собиралась переночевать, однако подъемный мост перед ней так и не опустился. Владелица замка отказалась впустить сестру Генриха III. Месье де Флерин, приехавший поздно ночью, исправил «неучтивость» своей супруги. Никакой возможности проехать на обратном пути через Монс уже не было, и Маргарите пришла в голову спасительная мысль напомнить о себе графине де Лален, послав ей платье «из великолепного черного бархата с вышивкой» стоимостью в восемь или девять сотен экю.

Уже на самой французской границе королева Наваррская — супруга короля Наварры! — с трудом избежала нападения гугенотских войск. Пришлось спасаться бегством. Наконец, на взмыленном коне, она въехала в форт Ле Катле, «по Божьей милости избежав всех ловушек и засад моих врагов». И вот уже Ла Фер! Только здесь она узнала последние новости с войны. Герцог Анжуйский взял Иссуар, но удержать своих людей от мародерства не сумел. Город подвергся страшным грабежам и пожарам. Они «безжалостно убивали всех, кто бы ни встретился на пути, не различая жертв». И вслед за этим, в конце сентября, был подписан эдикт в Пуатье. Очередной мир, названный «королевским». И в очередной раз эфемерный мир.

Новостей много. Генрих III, принуждаемый с обеих сторон, приказал распустить Священную лигу католиков, так же как и Конфедерацию протестантов. А в Ла Фере Маргариту уже ждало письмо от Анжу:

«Мир заключен, и король возвращается в Париж. Для меня обстоятельства складываются все хуже и хуже. Каждый день мне и моим людям чинят обиды и демонстрируют неуважение. Ежедневно то Бюсси, то других самых достойных людей из моего окружения втягивают в бесконечные стычки. Все это заставляет меня с огромным нетерпением дожидаться вашего возвращения в Ла Фер, где я так надеюсь вас увидеть».

И герцог сдержал слово: с эскортом всего в пятнадцать или двадцать человек он примчался в Ла Фер. «Ничто не могло доставить мне большей радости, чем его приезд», — признавалась Маргарита. Два месяца брат и сестра наслаждались своим счастьем. Эти слова вряд ли покажутся преувеличением, если сопоставить их с теми признаниями в любви, на которые не скупились оба:

— О моя королева, как с вами хорошо! Боже мой, ваше присутствие — это рай, полный услад!

Маргариту и Франсуа связывала более чем братская дружба. Точнее всех об этом сказал Сципион Дюплекс: «Они просто и сердечно любили друг друга, и я часто слышал разговоры о том, что не в силах сносить тиранию мужа и старшего брата королева отдала все свое сердце и обратила всю свою привязанность на младшего брата, благу которого она добровольно посвятила свою жизнь».

В то же время она считала его никудышным политиком, «рожденным скорее завоевывать, чем сохранять». Эти ее слова в «Мемуарах» как бы сопровождает тихий вздох сожаления.

Глава X

ИГРЫ ПЛАЩА И ШПАГИ

Марго возвратилась в Париж. Король, королева-мать и королева Луиза встретили ее в Сен-Дени, где был устроен торжественный обед. Все расспрашивали ее о «почестях и внимании», оказанных ей в ходе путешествия, которое она представляла как несомненный успех… Что, увы, едва ли соответствовало истине.