— Любезный Николай Мартынович, что ж это происходит в вверенной вам губернии? — после обоюдных приветствий спросил князь. — Как это все понимать?
— А что такое, князь? — всполошился губернатор.
— Как — что? Ведь в полный фрунт вернулись времена гайдаматчины! Да, да, не удивляйтесь, Николай Мартынович, истинную правду вам говорю. Кармалюк опять явился из Сибири и разбойничает средь бела дня…
— Да, мне докладывали. — Пан Гдовский поймал бродягу Борщука. На допросе Борщук признался, что состоит в шайке Кармалюка. В суде он, правда, отрекся от сих показаний, испугавшись, надо полагать, гнева своего атамана, но сие не меняет строя дела. Имя Кармалюка стало столь грозным, что даже шляхта боится упоминать его на допросах и следствиях. Мстя за прошлую поимку, Кармалюк разгромил посессора Островского, оный и просил меня ходатайствовать перед вами, Николай Мартынович, о защите.
— Да, да, князь, мы примем меры…
— И надобно это делать, Николай Мартынович, без особых отлагательств. В окрестностях Бара, к примеру, до того усилились шайки разбойников, что почти каждый день делают не только по трактовым корчмам нападения, но даже и в самих селениях. Это уже, простите меня, настоящая гайдаматчина. Так мы досидимся до того, Николай Мартынович, что они всех нас перережут…
— Что вы, князь! — испугался губернатор. — Я немедленно предпишу исправникам употребить все Усилия к поимке разбойников.
— Своими силами исправник ничего не сделает. Это я вам, Николай Мартынович, говорю, как человек, немного разбирающийся в военном деле. Тут нужны войска.
— Да, да, вы правы, князь. Нужно взять солдат, Я сегодня же отнесусь к командующему второй армией. Ах, этот Кармалюк! Тринадцать лет он уже беспокоит нас…
— И заметьте, Николай Мартынович, с каждым новым появлением его в этих местах вокруг него собирается все больше и больше хлопов. Сие знаменательно и весьма опасно. Если его не обезвредить раз и навсегда, то в один прекрасный момент может вся наша губерния вспыхнуть, как стог соломы на ветру. Я бы особо советовал вам, не откладывая, принять самые экстренные меры к поимке его.
— Непременно! Непременно, князь! Я уже имел неприятность от его императорского высочества Константина Павловича за этого Кармалюка. Совсем недавно он опять потребовал сведения о мерах, принятых по поднятому им бунту в крепости. Точных данных я пока не имею, но, надо полагать, цесаревичу кто-то сообщил, что Кармалюк опять объявился.
После встречи губернатора с князем Соколинским в уезды посыпались приказы о поимке «разбойников».
«…я предписываю всем градским и земским полициям… учинить самострожайший секретный розыск по всем жительствам и сомнительным на счет пристанодержательства местам, и если за таковым пойманы они будут, то доставить их за строгим караулом в кандалах в Литинскую градскую полицию…уведомить тот суд и донести мне неукоснительно».
Литинский нижний земский суд, приняв к сведению предписание губернатора, шлет всем экономиям приказ:
«Повсюду учинить строжайшее изыскание к преследованию и поимке преступников. Предпринять все деятельные меры и отныне для сего повсюду учредить из благонадежных людей, под неусыпным наблюдением самых управителей и соцких, денные и ночные караулы».
В ответ на эти вопли о поимке исправники шлют рапорты, в которых заверяют, что по «принятию всех деятельнейших мер к преследованию и поимке появившегося Кармалюка» ничего сделать не смогли, ибо такового не оказалось. Все обещают, что если разбойники появятся, то их схватят и доставят, куда приказано.
Власти полагали — и не без основания, — что в отряд Кармалюка ушли все те, кто освобожден был по амнистии, провозглашенной 22 ноября царским манифестом. Предписывалось повсюду проверить, чем занимаются эти люди, «из чего пропитание имеют, не предпринимают ли отлучки куда и зачем. Не имеют ли сообщения с подозрительными людьми. Так и буде кто из них окажется в подозрении, тотчас взять под караул». И людей опять хватали по подозрению в том, что они сидели по делу Кармалюка. Перед сотнями людей вставала дилемма: возвращаться вновь в тюрьму или же идти в загоны Кармалюка. И они, прихватив косы, а нередко и панское добро, шли разыскивать своего атамана. Загоны Кармалюка, наводнив всю губернию, превратились в такую силу, что без войск справиться с ними нечего было и думать. Полкам 2-й армии, расположенным в Литинском, Летичевском и Могилевском уездах — а там стояли: Казанский, Вятский и 31-й егерский полки, — дежурный генерал Байков рассылает приказы:
«Давать всякую возможную помощь, по требованию земского начальства, для поимки разбойников».
«Когда один да другой увидел Кармалюка, пригнетенное крестьянство стало собираться вокруг разбойника, давая ему пристанище.
Сельская полиция, видя, что против течения плыть трудно, решилась довольствоваться скромными данями, жертвуемыми ей великодушным разбойником. Она сидела скромно и сама предупреждала его об опасности. Удивительное, право, дело! На глазах у властей, в крае, где не было недостатка в войске и где повсюду жила щеголявшая оружием шляхта, один человек объявляет войну обществу и разбойничает безнаказанно.
Народ преклоняется перед ним и подчиняется ему. Кармалюк умел этим пользоваться и, видя, что много народу идет под его власть, выбрал из массы охотников самых отважных, а именно: Илька Сотничука, Василия Добровольского и Ивана Литвинюка. План нападений составлял сам, а предводителям позволял называться своим именем. Поэтому случалось, что одновременно из трех отдаленных друг от друга пунктов полиция получала донесения о нападениях Кармалюка.
В село Думенку, недалеко от Бара, на четверке прискакал какой-то важный пан, одетый в лисью шубу. На козлах у него лакей и кучер, оба вооружены, что было в обычае, так как все боялись Кармалюка. Крестьяне, жители того села, были очень удивлены, заметивши, что сани остановились перед хатой их односельца Ивана Литвинюка. И пан и слуги, с ним приехавшие, вошли в хату. Кто-то из односельчан, посмелее других, заглянул в окно и, к своему удивлению, увидел, что приехавшие пируют с хозяином.
После короткого совещания десятка два вооруженных шляхтичей окружили усадьбу. Разбойники — а это были они — дали тягу. Один только пан в лисьей шубе не потерял присутствия духа. Схватил ружье, ранил выстрелом первого приблизившегося, крикнул грозно:
— Я Кармалюк!
Потом прошел спокойно среди изумленных и испуганных шляхтичей, сел в сани и поехал, никем не остановленный.
Разнеслась всюду молва, что знаменитый разбойник находится в окрестностях Бара. По обычаю сделали на ночь облаву, которая ни к чему не привела. Однако ж такое явное насилие среди белого дня, такая отвага принудили местную власть к большей деятельности. Кармалюк понял это и перенес свою деятельность в другие места. Именно в Литинский уезд. Здесь он разгромил пана Фигнера. В январе 1827 года под разбойничьим ножом пали арендари в Гуте, потом в Гришках.
Администрация потеряла голову: смелый разбойник издевался над ней ежеминутно. И вот шляхта снова принимает на себя обязанность схватить Кармалюка. Небогатая местная шляхта, связанная родством и соседством, как это обыкновенно бывает у нашей шляхты, не теряла присутствия духа. Она укрепляла свои дома надлежащим образом, запасалась оружием и стала ждать разбойника, который грозил нападением.
В Кальной-Деражне жил пан Феликс Янчевский, за свою страсть к речам прозванный деражнянским Демосфеном. При всяком удобном случае он готов был выступить с речью: на крестинах, на свадьбах, погребениях, сеймиках. Словом, где только представлялся к тому удобный случай. Служил он сначала в польском войске, потом в русском. Жадный, буйный, он был человеком отсталых понятий. На крестьянина смотрел с точки зрения эконома: считал его хамом и был убежден, что против всякой его неисправности и погрешности простейшее и наиболее соответственное средство — кнуты, кнуты, и ничего более.