Студент Христианийского университета Фритьоф Нансен ступил в тот день на норвежскую землю с ясной целью и твердым убеждением посвятить себя полярным исследованиям.
Плавание на «Викинге» принесло ему многое — как обогатился его жизненный опыт и как закалился характер!
Но уйма новых и сложнейших «отчего и почему» с неумолимой настойчивостью требовали ответа: ныне они все сосредоточились в одном слове — Арктика.
НАКАНУНЕ
Сильный и радостный, шагаю я по дороге.
В то время как студент Нансен охотился на хохлачей и медведей у берегов Гренландии, двое видных ученых — столичный профессор Коллет и директор музея в Бергене Даниельсен — вели о нем оживленные переговоры по телеграфу. Дело в том, что музею в городе Бергене требовался лаборант. Даниельсен просил Коллета рекомендовать на эту должность подходящего человека.
Казалось бы, что для исполнения скромных обязанностей музейного лаборанта годились многие молодые люди, начинавшие научную карьеру. Но у директора Бергенского музея требования были особенно высокие — человек незаурядный, он. подбирал сотрудников себе под стать.
Даниель Корнелиус Даниельсен — зоолог и доктор медицины, автор многих трудов о проказе, почетный член Лундского и Копенгагенского университетов — был известен в Норвегии не только как крупный ученый. Неутомимый общественный и политический деятель, он немало способствовал развитию литературы и искусства.
В своем родном городке Бергене Даниельсен основал музей, ставший, по существу, исследовательским институтом биологии. Всякий молодой ученый счел бы за честь там работать. Потому, когда Нансен, вернувшись из экспедиции, услышал от профессора Коллета: «Хотите, я порекомендую вас Даниель-сену в Бергене?», он обрадовался, хотя и смутился этим предложением.
Да, он увлекается биологией и, разумеется, мечтал бы стать сотрудником такого ученого, как Даниельсен. А как же Арктика? Неужели придется отбросить всякую мысль об изучении ее таинственных далей? Нет, нет, занятия биологией не только не воспрепятствуют, но помогут более глубокому постижению жизни полярных стран.
И Нансен ответил согласием на предложение работать в Бергене. С тем увлечением и настойчивостью, с какими прежде выслеживал зверя на ледяных равнинах, теперь он стал наблюдать в микроскоп за движением и развитием микробов.
Этот превосходный дорогой микроскоп подарил Фритьофу отец. Бальдур Нансен, обычно бережливый, даже скуповатый хозяин, превзошел все границы щедрости, когда дело зашло о научных занятиях сына. И сын так увлекся подарком отца, что иногда в продолжение многих часов не отрывал взгляда от стеклышка окуляра.
Все же не следует думать, что Фритьоф повел жизнь затворника, отрешившись от радостей и поэзии жизни: лаборант Бергенского музея стал членом двух гимнастических обществ и страстно увлекался музыкой и пением.
Один из бергенских друзей Нансена, доктор Григ, вспоминая о том времени, говорит, что Фритьоф обожал романсы Шуберта и Шумана. и часто декламировал известную поэму Ибсена «На горных вершинах». Особенно любил он читать главу из поэмы Тернера «Плач Ингеборг» и всегда от души хохотал, когда доходил до строфы:
Сердечные увлечения, свойственные молодости, отнюдь не были чужды музейному лаборанту. Но его никогда не покидало сознание превосходства собственной воли над минутными слабостями. Потому, вероятно, он столь веселился, читая строки Тернера.
Впрочем, и маститый директор Бергенского музея, хотя ему уже пошел восьмой десяток, был полон жизни, любил повеселиться в кругу близких ему по духу людей, сопричастных науке и искусству. Когда в своем уютном доме, обычно в окружении молодых сотрудников, подымал он бокал вина из собственного превосходного подвала, все его существо излучало радость бытия.
В лице Даниельсена Фритьоф обрел требовательного научного руководителя и заботливого друга. После отважного капитана Крефтинга то был второй человек, так умевший заражать всех своим оптимизмом и волей. Не случайно, что и по прошествии многих лет Нансен всегда добрым словом вспоминал этих разных по общественному положению, но одинаково сильных душою людей. Оба они оставили примечательный след в его жизни.
Чем занимался Нансен в Бергенском музее? Уже через год работы вышло в свет его исследование «Материалы к анатомии и гистологии мизостом».
Чтобы стало понятным это короткое, но мудреное для непосвященного название, надо сказать, что мизостомы — черви, паразитирующие в лучистых животных и производящие значительные изменения в их организме.
Нансен изучил тончайшее строение мизостом, и ему удалось дополнить изыскания своих великих предшественников, таких известных ученых, как Семпер, Графф, Мечников и другие.
Однако главным предметом исследований молодого естествоиспытателя явилась нервная система червей, раков и самых низших разрядов позвоночных — ланцетника и миксин. В этой области биологии в те времена царил полный хаос. Существовало немало различных даже противоположных теорий о структуре нервных клеток, узлов и волокон животных низших разрядов.
Применив новейшие методы исследования, Нансен сумел проникнуть в таинственное строение центральной нервной системы миксины и ланцетника. В итоге пытливых, настойчивых изысканий он опубликовал обширную статью на английском языке: «Построение и связь гистологических элементов центральной нервной системы». Статья явилась ценными вкладом в литературу по данному вопросу.
Нет нужды перечислять другие специальные темы, которые разрабатывал лаборант Бергенского музея. Однако следует подчеркнуть, что одна из них привлекала его внимание неустанно. И характерно, что она имела непосредственное отношение к Арктике.
Киты… Эти морские, преимущественно полярные, млекопитающиеся происходят, очевидно, от животных, обитавших на суше. Нансен настойчиво доискивался доказательств земного происхождения китов.
В Бергене зародился необыкновенно смелый замысел экспедиции на лыжах через Гренландию.
«Однажды вечером я сидел и равнодушно прислушивался к чтению газеты, — рассказывал впоследствии Нансен, — как вдруг мое внимание приковала телеграмма, извещавшая, что Норденшельд благополучно вернулся из экспедиции в Гренландию, что не нашел там никаких оазисов, но только бесконечную снежную пустыню, по которой он в сопутствии двух лапландцев делал большие переходы в самое короткое время, так как там был отличный путь для лыж. И у меня молнией сверкнула мысль: на лыжах можно изрезать Гренландию вдоль и поперек!»
Задуманный план гренландского похода осуществился только через несколько лет. Дерзновенная мысль зрела все это время и не давала покоя Нансену. В октябре 1883 года он из Бергена пишет отцу: «Меня так и подмывает пуститься в путь… Во мне просыпается тоска и желание вновь испытать что-нибудь новое, желание путешествовать. И как оно волнует меня, как его трудно подавить, и сколько оно успевает наделать мне хлопот, прежде чем, наконец, уляжется! Лучшим лекарством против таких приступов является работа. Я и применяю ее, и чаще всего с успехом».
Страсть к путешествиям, подавляемая усилиями воли, все же иногда прорывалась наружу. Тогда Фритьоф покидал стены музейной лаборатории и бросался в объятия дикой природы. Случалось это иногда так внезапно, что он без раздумья уезжал куда глаза глядят.
Походы в горы утоляли жажду общения с природой. Однако они не могли заменить настоящего путешествия в неведомые дали или хотя бы в ближайшие европейские страны. То было не простое стремление к бродяжничеству или столь распространенная среди туристов склонность к бездумному созерцанию чужой жизни.