Писатель указывал, что и образ Обломова немного «тронулся», когда Обломов сам заговорил о себе в романе.

Безусловно верна мысль Гончарова о том, что «ум в искусстве есть уменье создать образ».

Правда, иногда художественный процесс представлялся Гончарову как «необъяснимый процесс», бессознательный.

Конечно, все подлинно творческое в искусстве — неожиданно для самого художника, кажется ему неожиданным. Об этом, собственно, и хотел сказать, видимо, Гончаров, когда говорил: «Хорошо, что не ведаю, что творю». Тезис о «бессознательности» творчества — тезис, бесспорно, ошибочный, идеалистический — Гончаров сам же неоднократно опровергал. Беда Райского в «Обрыве», судя по тому, что говорил о нем романист, как раз и состояла в этом преклонении перед бессознательностью творчества, в эстетском отношении к жизни. Райский, чтобы творить, стремился «ослепнуть умом», не хотел «осмысливать и освещать основы жизни», только «ощущать жизнь, а не смотреть в нее», а уж если смотреть, то только для того, чтобы «срисовать сюжеты», факты, не дотрагиваясь до них разъедающим, как уксус, анализом. «Мое дело — формы, мое дело только видеть красоту», — говорит Райский.

О том, какую громадную роль играет ум, сознательность в искусстве, показано Гончаровым в «Лучше поздно, чем никогда». «Не понадобится быть самому автором, — писал он, — чтобы рассудить и решить о том невидимом, но громадном труде, какого требует построение целого здания романа! Одной архитектоники, т. е. постройки здания, довольно, чтобы поглотить всю умственную деятельность: соображать, обдумывать участие лиц в главной задаче, отношение их друг к другу, постановку и ход событий, роль лиц с неусыпным контролем и критикой, относительно верности или неверности, недостатков, излишеств и т. д.».

Особенно важное место в литературно-критических статьях Гончарова отведено проблеме литературного героя.

По существу, именно этому вопросу посвящена целиком статья Гончарова «Мильон терзаний».

В статье дан превосходный анализ бессмертного произведения Грибоедова. С большой силой убеждения и страстностью Гончаров высказал в статье свое отрицательное отношение к феодально-крепостническому укладу жизни, его нравам, свою веру в прогресс и необходимость появления людей, подобных Чацкому, во всяком обществе, где идет борьба нового со старым («Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим»).

В образе Чацкого знаменитый обличитель обломовщины находит много созвучного своим общественным идеалам, своим понятиям борьбы за прогресс. Чацкий, по его мнению, «больше всего» обличитель того, что «отжило, что заглушает новую жизнь». «Его, — добавляет Гончаров, — возмущают безобразные проявления крепостного права, безумная роскошь и отвратительные нравы… Его идеал «свободной жизни» определен: это свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми сковано общество».

С точки зрения Гончарова, Чацкий типичен не только для своего времени, но и для будущего. «Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого». Чацкий будет повторяться, поскольку «все длится борьба свежего с отжившим, больного со здоровым». Вот почему, по мнению Гончарова, живуч и типичен и до сих пор Чацкий.

Вплоть до семидесятых годов комедия Грибоедова расценивалась критикой преимущественно как общественная сатира. Личной драме героя критика не отводила должного внимания. Гончаров раскрыл всю глубину реалистического содержания «Горе от ума», полный жизненного драматизма и страстей конфликт, остроту и сложность психологических переживаний героя.

Высоко оценил Гончаров и мастерство, с каким была написана Грибоедовым реалистическая картина московского быта и нравов той поры. Благодаря Гончарову навсегда утвердился в критике и в театре иной взгляд на образ Софьи. Прежняя критика видела в Софье только отрицательный образ. Гончаров же показал, насколько противоречив и сложен духовный мир героини. «Софья Павловна, — говорит Гончаров, — вовсе не так виновата, как кажется». Все ее недостатки «не имеют в ней характера личных пороков», это «общие черты ее круга». И хотя ее мораль и мораль ее отца и всего круга — одно и то же, она, замечает Гончаров, «индивидуально не безнравственна». В ней он находит «сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. Она загублена в духоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя свежего воздуха. Недаром любил ее Чацкий».

Точка зрения Гончарова на «Горе от ума» во многом аналогична точке зрения Белинского в пору признания им Грибоедова как гениального человека и писателя. Так, в письме к Боткину (от 11 декабря 1840 года) Белинский говорил о «Горе от ума», что это «благороднейшее, гуманнейшее произведение, энергический (и притом еще первый) протест против гнусной расейской действительности, против чиновников, взяточников, бар…». Но Гончаров стремится показать не только обличительную, критическую сущность комедии и образа Чацкого, но найти в Чацком положительного героя. В этом отношении большой интерес имеет для нас замечание Гончарова о том, что Гоголь был прав, не дав в «Ревизоре» ни одного хорошего человека, поскольку он ставил своей главной задачей обличение пороков. Другое дело — Грибоедов, которому уже нельзя было обойтись без «хорошего человека», раз писатель поставил перед собой задачу очертить облик положительного героя.

В статье Гончарова «Мильон терзаний», как и в статьях о Белинском и Островском, нашли свое выражение лучшие и наиболее прогрессивные черты эстетического мышления Гончарова.

Гончаров был убежденным противником всякого формализма в искусстве и увлечения техникой. По мнению писателя, «техника приобретается только долговременным упражнением и дается почти всем, но она никогда не прикроет собой и не восполнит отсутствия идей, серьезного и глубокого взгляда на жизнь и вообще скудости содержания»[213]. На ряде примеров из литературы Гончаров убедительно доказывал «бессилие одной техники (без содержания)». О себе Гончаров говорит, что он всегда заботился о «добывании содержания». При этом он как художник был очень взыскателен к себе и другим, не терпел небрежности в писательской работе, спешки, или «спеха», как он говорил. В так называемую «отделку», или «обработку», Гончаров всегда вкладывал очень много сил. «Пишется, — замечает Гончаров, — обыкновенно быстро, но обдумывается, обрабатывается и отделывается медленно, оглядно, вдумчиво, в глубоком спокойствии. Живописец отходит беспрестанно от своей картины то назад, то в сторону, становится на разные пункты, потом оставляет кисть иногда надолго, чтобы запастись новой энергией, освежить воображение, дождаться счастливой творческой минуты… Отделка — половина труда, говорят, по-моему, это все, не только в искусстве, но и в сфере мысли».

В лице Гончарова русская литература выдвинула не только одного из великих мастеров и творцов нашего литературного языка, но и страстного и неуклонного защитника его богатства, чистоты и красоты.

С глубокой тревогой за судьбы языка он писал: «Но мы сами продолжаем относиться к своему языку небрежно: в этом состоит наша громадная ошибка, опасность». Язык, по словам Гончарова, это «знамя, около которого тесно толпятся все народные силы», и без него невозможно достичь той «моральной силы», которая необходима нам, как великой нации.

Работа над формой произведения, его языком и архитектоникой у Гончарова протекала в органической связи с стремлением добиться большей глубины и содержательности — словом, художественного совершенства образов.

Реализм в искусстве Гончаров связывал с громадным творческим трудом. Все великие писатели-реалисты были великими тружениками. Обломовщина, дилетантство, барское отношение к труду художника, как показал Гончаров в Райском из «Обрыва», губят творчество. Обломовцы полагали, что талант не должен трудиться, он творит легко и свободно. Это было их роковым заблуждением, пороком. Талант, гений тоже должен трудиться. Там, где гений, — там титанический труд. «Литература, — по справедливому замечанию Гончарова, — поглощает, требует художника всего». Следуя завету великих учителей искусства, Гончаров говорил, что писателю, повествователю нужно обширное образование, надо «читать, читать всю жизнь и все литературы, а главное — работать неустанно».