Таким образом, хотя Гончаров и не изображал непосредственно жизнь и быт крестьянства, не создал типа русского крестьянина-земледельца, — в его романах весьма ясно и остро нашел свое отражение «крестьянский вопрос» (ликвидация крепостного права). Это был основной вопрос эпохи, и ни один из прогрессивных русских писателей того времени не мог игнорировать его. Но каждый из них освещал этот вопрос по-разному и на различном, близком ему материале. Гончаров хорошо знал поместное дворянство дореформенной и предреформенной поры со всеми его внутренними различиями, оттенками и превращениями. Основываясь именно на этом «материале», Гончаров и создал главные, ведущие образы своих романов, в том числе и романа «Обрыв».
К числу центральных, наиболее существенных по значению образов «Обрыва» относятся Райский, Вера, бабушка и — в двух последних частях романа — Марк Волохов. Именно эти фигуры более, чем другие, несут в себе идеи своего времени, характеризуют отношение автора к действительности. Однако самым центральным лицом романа, если иметь в виду сюжет, фабулу, весь ход развития повествования, является Райский. Если же исходить из того, в ком из действующих лиц выражены положительные, передовые стремления того времени, то тогда таким лицом надо назвать Веру. По высоте и силе своих жизненных идеалов и стремлений она подлинная героиня романа. Правда, метили в таких героев и Райский и Волохов. На это было всего лишь неосновательной претензией. Как общественный тип и как характер Райский не годился для этой роли. В одной из своих статей Гончаров замечал: «Райский сам ничто: он играет роль проволоки, на которую навязаны марионетки». И действительно, по сути дела Райский не играет в романе активной, действенной роли и чаще всего оказывается всего лишь свидетелем происходящего. Но он является «сквозным», то есть проходящим через весь роман, от начала до конца, персонажем. Его фигура связывает и скрепляет все действие. Именно через Райского мы знакомимся с другими персонажами романа.
В начале романа Райский предстает перед нами в петербургском великосветском кругу. Он уже лет десять живет в Петербурге. По окончании гимназии, потом университета он пытался служить, но вскоре бросил всякую службу. Когда ему стало за тридцать, он был ни офицер, ни чиновник, не знал никакого труда. Наконец он выбрал себе «дело». Любя искусство, он стал «немного» заниматься живописью, музыкой… писать. Но труд упорный, как и герою пушкинской поэмы, ему «был тошен». Его жизненное призвание и назначение неопределенно. По лицу трудно было определить его свойства, склонности и характер — лицо его «было неуловимо изменчиво». Подобно Обломову, он то живет, счастлив, глаза горят, то вдруг его как бы охватит неисцелимое страдание. «Нравственное лицо его было еще неуловимее». В нем проявлялись какие-то «загадочные черты». Кто же и что этот Райский? Одни говорили: эгоист и гордец. Другие считали — актер, фальшивый человек — доказывали третьи. «Помилуйте, это честнейшее сердце, благородная натура», — говорили те, кто видел Райского в светлые минуты жизни.
Итак, в кругу даже близких знакомых не складывалось о нем «никакого определенного понятия и еще менее образа». «Кто ты на сем свете есть?» — спрашивает его бабушка.
Первые сцены «Обрыва» как-то всегда недооценивались критикой. Между тем они не только существенны по содержанию, хорошо написаны, но и важны по своей общественной значимости. В них Гончаров «замахнулся» на великосветскую обломовщину, сдернул маску с паразитического существования утонченной и изысканной обломовщины высшей столичной аристократии и бюрократии, раскрыл подноготную мира Пахотиных и Аяновых. Эту задачу он решил с помощью своего героя — Райского.
Перед своей кузиной, светской красавицей-вдовой Софьей Беловодовой, Райский сначала разыгрывает роль обличителя аристократического лицемерия, фальши, бесплодности существования. Указывая на портреты предков Беловодовой, он говорит, что они «лгут» ей, «обманывают» ее из своих золоченых рам. Он обвиняет ее, подобно герою «Горе от ума», в рабской покорности заветам предков, условностям светских нравов.
«М-r Чацкий…» — насмешливо обращается она к Райскому, выслушав эти его гневные филиппики. Он советует ей «снять портьеры из комнаты и с жизни». Он объявляет ей, что она «гибнет» в этом окружении роскоши, холодного безразличия, равнодушия, условностей высшего света.
Когда же та, напуганная, спрашивает, что она должна делать, он отвечает ей: во-первых, «понять жизнь», во-вторых… любить. «Вы спите, а не живете!» — восклицает он и пытается ее «разбудить»… Он пытается возбудить в ней «возвышенную любовь», бросая взоры на ее «роскошную фигуру, полную красоты», и мысленно завидуя тем счастливцам, которые смогут «по праву сердца велеть или не велеть этой богине…»
Но из всего этого вышло… ничего не вышло. Разыграв роль мнимого эмансипатора, проповедника свободы чувства, но ничего не добившись от Софьи Беловодовой, он бросил эту «холодную статую», эту «светскую куклу» и уехал в свое имение на родину, в Малиновку, на Волгу, где и разыграл сполна свою роль…
Как уже говорилось, в период перелома в русской общественной жизни и в творчестве Гончарова, то есть в 1860 году, образ Райского еще не был ясен для писателя. По признанию Гончарова, он, работая над Райским, одно время даже «стал в тупик». Романист долго не мог осознать, «кто такой герой, что он такое», или, как он говорил, «поймать его за хвост», подобно тому, видимо, как это сделал гоголевский кузнец Вакула в сцене с чертом.
В первоначальном замысле «Обрыва», возникшем еще в 1849 году, Гончаров хотел показать в Райском «серьезную человеческую фигуру», героя «переходной» эпохи, «проснувшегося Обломова» — художника, стремящегося подчинить свое творчество интересам жизни. Тогда роман назывался «Художник», затем «Художник Райский», потом просто «Райский». Тогда Райский был главной центральной фигурой романа. Это был измельчавший потомственный дворянин, один из людей сороковых годов, представитель прогрессивно настроенной дворянской интеллигенции той поры. Он искал «дела», находил свое призвание в служении искусству и стремился подчинить его интересам жизни.
Если бы образ Райского был написан тогда, когда задуман, то есть в конце сороковых или в начале пятидесятых годов, то Райский явился бы положительным героем в русской литературе. В частности, писатель был намерен выразить в этом образе передовые эстетические идеалы.
По этому замыслу роман должен был начинаться с рассказа о родословной Райского. Гончаров предполагал написать целую историко-семейную хронику. «Была у меня предположена огромная глава о предках Райского, с рассказами мрачных, трагических эпизодов из семейной хроники их рода, начиная с прадеда, деда, наконец отца Райского, — писал Гончаров в «Необыкновенной истории». — Тут являлись, один за другим, фигуры елизаветинского современника, грозного деспота и в имении и в семье, отчасти самодура, семейная жизнь которого изобиловала насилием, таинственными, кровавыми событиями в семье, безнаказанной жестокостью, с безумной азиатской роскошью. Потом фигура придворного Екатерины, тонкого, изящного, развращенного французским воспитанием эпикурейца, но образованного, поклонника энциклопедистов, доживавшего свой век в имении между французской библиотекой, тонкой кухней и гаремом из крепостных женщин.
Наконец следовал продукт начала XIX века — мистик, масон, потом герой-патриот 12-13-14 годов, потом декабрист и т. д. до Райского, героя «Обрыва».
Однако эта глава была впоследствии исключена из рукописи. Значительно изменилась в дальнейшем и роль Райского в романе. В связи с этим Гончаров предполагал дать своему роману уже другое название: в 1868 году он назвал его «Вера» и, наконец, «Обрыв» (Швальбах, июль, 1868 год).
Сначала Гончарова смущало то обстоятельство, что названия всех трех его романов начинаются с буквы «О». Смеясь он произносил: «О-о-о». Но потом убедился, что «Обрыв» — хорошо, что это название верно выражает затаенный общественный смысл романа, драму, пережитую Верой. И это символическое название осталось за романом.