При строительстве следующего вала турецкая армия учла прежние ошибки, и все получилось, как и было задумано: «И почели с той горы из наряду бить оне по Азову городу день и нощь беспрестанно… Шеснадцать дней и шеснатцать нощей не премолк наряд их ни на единой час пушечной». В городе все было разрушено, казаки могли отсиживаться только в землянках и продолжать свои подкопы. Удивительно, но каждый раз казакам помогали именно «подкопные мудрые осадные промыслы». Так, даже когда обстрел Азова не прекращался ни на минуту, они выходили по ночам через свои земляные ходы на вылазки и терзали турецкую пехоту. Попытки турок, по примеру казаков, использовать свои подкопы, не увенчались успехом, так как казаки «устерегли» их и взорвали в то время, когда по ним в город пытались пройти турецкие войска. «Постыли уж им те подкопные промыслы», — писал автор «Повести…».

После шестнадцатидневного обстрела Азова начался его непрерывный штурм. Днем и ночью к городу приступали сменявшие друг друга янычарские полки, которые едва не одолели казаков: «И от такова их к себе зла и ухищренного промыслу, от бессония и от тяжких ран своих… изнемогли болезньми лютыми осадными. А все в мале дружине своей уж остались, переменитца некем, ни на единый час отдохнуть нам не дадут… Язык уш наш во устнах наших не воротитца на бусурман закрычать. Таково наше безсилие: не можем в руках своих никакова оружия держать!» Все опять решила внезапная вылазка казаков, вышедших на бой с иконами: «…подняв на руки иконы чюдотворныя — Предотечеву и Никол ину — да пошли с ними против бусурман на выласку… побили мы их на выласке, вдруг вышед, шесть тысящей».

Снова начались попытки переговоров, хотя у казаков не оставалось сил даже ответить толмачам. Турецкие представители «на стрелах почали ерлыки метать» и предлагать выкуп за оставление крепости: «Просят у нас пустова места азовского». Казаки уже почувствовали перемену в настроении турецкого войска, также страдавшего от войны и болезней. Поэтому стояли до конца: «В головах ваших, да костях ваших складем Азов город лутче прежнева!» 93 дня длилась осада, и наконец 26 сентября 1641 года, в преддверии наступавших холодов, грозивших закрыть морской путь, турецкая армия внезапно, ночью, сняла осаду. Казаки, не верившие в то, что им удалось удержать Азов, сделали еще одну вылазку, взяли одних «языков» 400 человек и нашли две тысячи больных и раненых, оставленных турками.

Сохранение Азова казаки могли приписать только небесному заступничеству. Описание видений, бывших казакам во дни осады, пожалуй, больше чем что-либо другое, должно было поддержать мольбу азовских сидельцев, обращенную к царю Михаилу Федоровичу: «Чтобы пожаловал и чтобы велел у нас принять с рук наших ту свою государеву вотчину — Азов город, для светого Предотечина и Николина образов, и што им светом годно тут». Ибо только обладание Азовом, напоминали казаки, могло навсегда избавить Московское государство от татарских набегов: «Сем Азовым городом заступит он, государь, от войны всю свою украину, не будет войны от татар и во веки, как сядут в Азове городе».

Теперь от царя Михаила Федоровича зависело, поддержать или нет не просто ратную удаль, а еще и подвиг благочестия донских казаков, обещавших после азовской осады «принять образ мнишески» в монастыре в честь Иоанна Предтечи. А такой выбор был для царя много сложнее, чем решение одних военных и дипломатических дел.

Поэтическая «Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков» — главный, но не единственный источник наших сведений об осаде крепости. Если обратиться к делопроизводственным документам, то в них можно найти некоторые дополнительные сведения. Например, сохранилась отписка донских казаков, привезенная ими в Москву 28 октября 1641 года. В ней приведена другая дата начала осады Азова турецкими войсками — 7 июня. Выясняется также, что казаки просили в случае принятия Азова «прислать своего государева воеводу к Рождеству Христову»[421].

Правительство продолжало придерживаться осторожной политики в отношении Азова. 2 декабря 1641 года вместо воевод в Азов были посланы Афанасий Григорьевич Желябужский и подьячий Арефа Башмаков с наказом осмотреть город и крепость и определить, можно ли восстановить городовые укрепления и ликвидировать («разорить») земляные «валы», подведенные турками к Азовской крепости. Кроме того, требовалось начертить чертеж и привезти его в Москву как можно быстрее, «безо всякого мотчания». Афанасий Желябужский привез первый ответ казакам на их «посольство» в Москву. Царь Михаил Федорович хвалил казаков за службу, но ответа на главный вопрос о судьбе Азова пока что не давал. Казаки могли лишь догадываться о миссии Афанасия Желябужского. Но, в отличие от царя Михаила Федоровича, они не знали о проекте русско-османского соглашения, переданного турецким султаном при посредничестве молдавского господаря Василия Лупулла. Молдавский посланник Исай Остафьев был принят царем Михаилом Федоровичем в Москве 30 декабря 1641 года и просил немедленного ответа.

Вот тогда-то для решения судьбы Азова и ответа донским казакам был созван земский собор. На основе сведений казаков была подготовлена смета, «что им надобно в Азов для осадного сидения». По докладу царю Михаилу Федоровичу оказалось, что для удержания Азова требовалось не менее 10 тысяч людей и 221 тысячи рублей на покупку запасов, оружейного зелья и мушкетов («что дати государева жалованья ратным людем и что положено за запас хлебной, и за порох, и за свинец, и за ручные самопалы»). Но у земского собора была еще одна дополнительная цель, не афишировавшаяся царем Михаилом Федоровичем, Боярской думой и Посольским приказом, — решить, принимать или нет условия соглашения с Турцией[422].

Время подготовки к проведению нового земского собора — конец 1641-го — начало 1642 года — совпало с внутриполитическим кризисом, вызванным коллективным протестом служилых людей. Традиционные челобитчики по судным делам оказались в Москве вместе с выборными представителями от уездных дворянских обществ и посадов в конце 1641 года. Воздух столицы был наэлектризован недовольством, выход которого грозил погромами боярских усадеб, забытыми со времен Смуты. Представление о происходивших в Москве событиях дает грамотка рядового нижегородского сына боярского Прохора Колбецкого к своему отцу в деревню, неосторожно отправленная им с ненадежным человеком. В результате письмо Прохора Колбецкого, написанное 15 декабря 1641 года, попало сначала в руки думного дьяка Ивана Гавренева, а затем было передано царю Михаилу Федоровичу. Из грамотки государь узнал, что в Москве «сметенье стало великое». Был организован сыск, в результате которого выяснилось, что Прохор передавал слухи «про бояр, что боярам от земли быть побитым», отнюдь не по умыслу, а «спроста мирскою молвою»[423]. Все это не могло не обеспокоить власти, тем более что и других симптомов нестроения в государстве и столице было предостаточно.

Указ о проведении земского собора состоялся около 3 января 1642 года. По докладу Боярской думы предлагалось «…выбрать изо властей духовного чину и изо всяких чинов людей лутчих и с ними поговорить о том же деле, что их мысль о Азове, — держать ли Азов и кем держать, охочих ли людей называть или послать ково государь укажет и не охочих, и на тот на весь подъем деньги как збирать со властей и со всяких чинов людей, а деньги надобны не малые». Следовательно, на соборе традиционно решался вопрос о возможной войне и об организации сборов денег и запасов для войска. Порядок организации выборов и представительства на соборе представляет собой запутанную исследовательскую проблему, потому что из сохранившихся источников не вполне ясны сроки указа и проведения собора (получается, что они могли совпадать и приходиться на одну дату — 3 января 1642 года). Судя по речи посольского дьяка Федора Лихачева на соборе, в Разрядном приказе составлялись какие-то списки представителей от выборных людей (практика, до этого времени не встречавшаяся на соборах). Подсчитано, что в целом в работе собора приняли участие «10 стольников, 22 дворянина московских, 4 стрелецких головы, 12 жильцов, 115 дворян и детей боярских из 42 городов, 3 гостя, 5 торговых людей гостиной сотни, 4 торговых человека суконной сотни, 20 посадских людей московских сотен и слобод»[424].