Писцы должны были собирать копии документов на земельные владения, переписывать их, составлять обыскные списки при умышленном запустошении тяглых земель, готовить чертежи своего межеванья в спорных случаях и все это, в случае необходимости, «класти перед государем… и государь… в тех земляных делех указ учинит». Согласно наказу, у писцов были полномочия по высылке землевладельцев к ответу в Москву, доправке пошлин и даже проверке состава семей дворян и детей боярских. Дело в том, что со времени общего разбора 1621/22 года появилось немало новиков, претендовавших на обеспечение своей службы поместьями. Отцовские поместья записывались за младшими братьями, а старшие «приискивали» себе тем временем новую землю. Писцовый наказ регламентировал обеспечение землей, когда единственные сыновья в семье верстались окладами «от отцов». В этом случае они должны были дожидаться вступления в свои права на поместье до окончания службы отца («ждать под отцом поместья»). Забота об учете новиков отразилась не только в наказе переписчикам. В 1627/28 году было организовано общее верстание новиков в Москве и по городам[250].

Наличие широких полномочий у писцов, естественно, создавало почву для злоупотреблений, и поэтому писцы ставились в определенные условия работы. Они должны были как можно быстрее составить чистовой вариант своих книг («и писцом начисто велети в книги писати перед собою часа ж того»). Первичную же документацию («полевые книги») требовалось хранить запечатанными «для береженья».

Надо сказать, что каждый день пребывания переписчиков на местах обходился очень недешево тяглым «мирам», платившим за их постой и обеспечивавшим их кормом и подводами. Поэтому, например, 14 октября 1627 года ряд писцов, которые описывали только уезды, а не посады, были отозваны в Москву, чтобы не создавать дополнительного напряжения тяглым людям («чтоб уездным людем от писцов продажи не было в кормех»)[251]. Не давалось писцам отсрочки в их собственных земельных и судебных делах, чтобы они скорее завершали свою работу и не использовали ее в качестве предлога для судебной волокиты.

В наказе перечислены и известные Поместному приказу проступки писцов, за которые им грозило серьезное наказание: «А учнут писцы… писати и мерити и отделяти кому в поместье через землю и выбором не сряду, или кому лишек дадут через государев указ, или добрую землю за середнюю и за худую землю, или середнюю и худую землю за добрую землю учнут писати не прямо, другом учнут дружити, а недругом мстити, а живущее в пусто, а пустое в живущее учнут писати, а от того учнут посулы и поминки имать, и государь… тех мест велит послать досматривать и описывать иных писцов, да в чем писцы солжут, и им от государя… быть в великой опале и в казни»[252].

Описательные работы продвигались по-разному. Все зависело от размеров уездов и посадов, опытности тех или иных писцов, количества земельных споров в уездах. Бывало даже так, что писцы не знали тонкостей порученного им дела, но легко соглашались на службу. Один из таких горе-писцов Фока Дуров, посланный в 1623–1625 годах описывать Тотемский посад и уезд, едва не разорил Тотьму, перепутав большую соху с волостными сошками. В декабре 1632 года дело разбиралось в Устюжской четверти, где Фока Дуров свалил все ошибки на подьячего, а сам без тени стыда признался: «А он де, Фока, сошного письма не знает и класть не умеет»[253].

Правилом было составление писцовых книг в течение нескольких лет, например, из начатых в 1627 году описаний писцовые книги по Бежецкому Верху были составлены 14 мая 1632 года, Дедиловского уезда — не ранее 1632 года, Каширского уезда — в начале 1633-го, Муромского уезда — не ранее 1631-го, Тульского уезда — не ранее 1633 года. Иногда описание растягивалось на пять — семь лет и многие работы не были еще окончены ко времени Смоленской войны 1632–1634 годов.

Вина в этом лежала отчасти на московском правительстве, постоянно корректировавшем ход описательных работ на посадах и в уездах. Для царя и патриарха составление писцовых описаний по всем уездам Московского государства стало серьезным поводом для наведения порядка с разными формами собственности на землю, с учетом государева тягла. Начиная с 1627 года в доклад царю и патриарху вносилось много дел о поместьях и вотчинах. После этого следовал какой-нибудь указ, естественно, не отраженный в наказах писцам, потому что требовалась дополнительная переписка с ними, а иногда и внесение изменений в уже проведенную работу.

Например, целое уложение о родовых и выслуженных вотчинах, выданных за московское осадное сидение «в королевичев приход», было рассмотрено в Крестовой палате царем Михаилом Федоровичем и патриархом Филаретом Никитичем 3 декабря 1627 года. Все началось с извета патриарха Филарета Никитича о противоречии формуляра жалованных грамот, выданных за осадное сидение, «правилам святых апостол и святых отец»: «А в государевых жаловалных вотчинных грамотах, каковы даны вотчинникам за московское осадное сиденье королевичева приходу и за царя Васильеву осаду, написано не по правилу святых апостол и святых отец: те выслужные вотчины после вотчинников женам их»[254]. Патриарх настаивал на том, что остававшиеся бездетными вдовы лишались права на распоряжение вотчинами: «до тех выслужных вотчин вотчинниковым женам, которые останутца бездетны, дела нет». Вместо этого предлагалась другая норма — наследование по мужской линии в роду: «те вотчины отдавати после умершаго братьи, родным и двоюродным, и в род тово умершаго, ково не станет, хто кому в род ближе». Результатом отдельного совещания царя и патриарха стало исправление формуляра жалованных грамот. В целом предложения патриарха были приняты, но дополнительно потребовалось обсудить еще девять статей по спорным делам и принять по ним решения, записанные думными дьяками Федором Лихачевым и Ефимом Телепневым. Царь и патриарх решали, применять ли те же нормы, что и к бездетным вдовам, к матерям, дочерям, сестрам, внучкам и правнучкам умерших вотчинников. Дополнительные коллизии создавались в случае пострига матерей и вдов, владевших вотчиной или поминавших душу вотчинника за счет проданного имущества.

Работы писцам прибавили и указы о «дворовой чети». Необходимо было дополнить итоги сошного письма переводом четверти живущей пашни в дворовое число. Суть этой реформы С. Б. Веселовский определил следующим образом: «Живущее, то есть пашню паханую, полагаемую в сошное письмо, стали определять (вычислять) по числу крестьянских и бобыльских дворов, по объективным нормам, а не по силам тяглых людей, не по усмотрению писцов и приказов, как было раньше»[255]. Другими словами, появилась точная счетная мера — двор, положившая предел произволу писцов. Теперь все подсчеты зависели не от размеров запашки и качества земли, а от населенности владения, что можно было точнее проконтролировать и проверить. Эта техническая по сути операция, на самом деле имела очень серьезные последствия для земельного кадастра и финансовой системы Московского государства. В результате экспансии служилого землевладения сошное письмо разрушалось. Оно не устраивало владельцев вотчин и поместий, во многом из-за произвольного понимания писцами принципа посильности тягла. Объективность двора как «отвлеченной нормы оклада»[256] позволила реанимировать сошное письмо и удержать его в качестве основы налогообложения до конца XVII столетия.

Дворовый счет не был новшеством. Его применяли еще в описаниях времени Ивана Грозного. Более того, нормы количества дворов на живущую четь применялись для ряда описаний первой половины 1620-х годов. Видимо, в том, сколько крестьянских и бобыльских дворов считать на живущую четверть, и была основная проблема. Московскому правительству, естественно, хотелось сделать как можно прибыльнее для казны. Поэтому по первому указу, принятому в 1620 году, когда число дворов на четь было определено для 8 замосковных городов, нормы составляли 4 крестьянских и 3 бобыльских двора на четь в служилых землях и 3 крестьянских и 3 бобыльских в монастырских и церковных. Если учесть, что в большой сохе для служилого землевладения было 800 четвертей, а для церковного — 600, то последнее обложение получалось тяжелее. Эта тенденция — более льготного обложения поместий и вотчин дворян и детей боярских — сохранилась и при всех последующих изменениях дворового счета. В 1620-е годы Поместный приказ искал единую норму и она колебалась значительно для разных уездов от 2 крестьянских и 2 бобыльских до 12 крестьянских и 8 бобыльских дворов. Пересчет живущей четверти в дворовое число писцам можно было произвести и позднее, поэтому указ о введении дворовой чети так опоздал и первые распоряжения, коснувшиеся новых описаний, были сделаны по докладу царю и патриарху 19 марта 1630 года. Тогда нормы были установлены для 69 городов, точнее, они повторяли установленное ранее количество крестьянских и бобыльских дворов на живущую четь для этих уездов.