Этому, казалось бы, противоречит решение земского собора 1621 года о подготовке к войне с Речью Посполитой. Но на самом деле война тогда так и не состоялась. Решение собора во многом носило декларативный характер. Заключение перемирия между Московским государством и Польшей вызвало активное неприятие крымского хана, обвинившего царя Михаила Федоровича в нарушении договоренностей и в «недружбе». Царь и патриарх совместно искали выход из создавшегося положения, пытались убедить крымских дипломатов в том, что примирение «ненадолго» и заключено лишь для того, чтобы возвратить из плена царского отца («а учинил государь с королем перемирья не надолго для высвобоженья отца своего, преосвященного митрополита, и бояр, которые были в Польше ото всего государства в послех… а высвободя государь отца своего и бояр, с королем велит опять войну всчать»)[196]. Во многом это соответствовало действительности. Но ведь сил на новую войну у Московского государства в тот момент явно не было! Чтобы предотвратить угрозу татарского похода на Русь, нужно было подтвердить слова делом, и одних «поминков» (подарков) крымскому царю могло не хватить. Потому-то, едва заключив перемирие с Речью Посполитой, Московское государство уже на соборах 1620–1621 годов обсуждало возможность вступления в новую войну с нею.
Еще в 1620 году, видимо, состоялся первый собор, посвященный проблемам русско-польских отношений. Земский же собор 12 октября 1621 года едва не подвел Московское государство к началу военных действий. Собор этот проходил под «присмотром» турецкого посла Фомы Кантакузина, приехавшего для создания коалиции Турции, Крыма и России против Речи Посполитой. Заключение такого союза было и в интересах Швеции, дипломаты которой действовали по известному принципу: враг моего врага — мой друг.
На соборе от имени царя Михаила Федоровича и патриарха Филарета Никитича была произнесена речь «о неправдах и о крестопреступленье искони вечного врага Московскому государству, полского и литовского Жигимонта короля и сына его Владислава и полских и литовских людей»[197]. Перечисляя проблемы, накопившиеся со времени Деулинского перемирия, говорили о «задорах с литовские стороны» и претензиях соседей на «государевы земли». Новая граница давала широкий простор для всевозможных махинаций: каждая сторона стремилась поставить на спорной земле свои слободы, обещая людям различные льготы. Споры возникали при заведении будных станов и выделке селитры, рыбной ловле на пограничных реках и угодьях в Путивльском, Брянском, Великолукском и Торопецком уездах. По-прежнему, несмотря на возвращение наиболее известных пленников, оставалась нерешенной проблема людей, задержанных в Польше и Литве: «а держат их в неволе и в поруганье».
Но как самую большую обиду царю Михаилу Федоровичу в Москве расценили пропуск его царского титула послами Речи Посполитой Александром Слизнем и Николаем Анфоровичем, приезжавшими в октябре 1620 года, а также «урядниками» и «державцами» литовских городов, по-прежнему писавшими московским царем королевича Владислава. К тому же послы вместе с панами рады покусились на то, чтобы оспорить степень родства царя Михаила Федоровича с царями Иваном Грозным и Федором Ивановичем. А это был ключевой пункт, дававший неоспоримую уверенность в полноте прав на престол новой московской династии. С легкой руки патриарха Филарета Никитича в Московском государстве стали называть бывшего царя Федора Ивановича «дядей» царя Михаила Федоровича, а царя Ивана Грозного — его «дедом». Хотя на самом деле царь Михаил Федорович приходился внучатым племянником первой жене Ивана Грозного Анастасии Романовне, а царь Федор Иванович был его двоюродным дядей по матери. Польские и литовские дипломаты решили последовать выгодному для них буквальному счету родства, задев тем самым родственные чувства царя Михаила Федоровича. Как было сказано на соборе, в посольских документах Александра Слизня и Николая Анфоровича «от царского сродства его государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии отчитают, деда его государева царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии дедом, а сына его дяди годсударева царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии дядею писать не велят»[198].
Выборным на соборе было предложено поддержать поход турецкого султана Османа в Речь Посполитую, начатый в апреле 1621 года. Как полагали, настало самое подходящее время для того, чтобы вернуть потерянные города: «и городы б Московского государства, что взял полской король, от него поотбирали как тому ныне время настоит; а толко ныне то время минует, и вперед будет того отыскивать не мочно». Не были скрыты и тяжелые дипломатические последствия отказа от такой поддержки: «большая недружба» с турецким султаном, крымским царем и шведским королем. Это предопределило решение собора. Представители сословий «били челом» царю Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету Никитичу, чтобы они «стояли крепко» против Сигизмунда III. Служилые люди клялись, что они «ради битися, не щадя голов своих», а гости обещали помощь государственной казне, «ради с себя давати денги, как кому мочно, смотря по их прожитком».
Единственное, о чем просили служилые люди на соборе, так это о проведении разбора в городах, «кому мочно их государева служба служити, чтоб дворяне и дети боярские, никакое человек в избылых не был». Это соответствовало обоюдным интересам власти и служилого сословия. Уездному дворянству, как мы знаем, давно уже был обещан большой «сыск» окладов, в ходе которого можно было бы решить массу вопросов, и прежде всего о статусе уездных дворян, которые, как и посадские люди, находили возможность избывать службу, уходя в холопы к боярам и «сильным людям» или просто не записываясь в службу, когда приходило время верстания новиков. Разборные десятни могли помочь разобраться с окладами поместного и денежного жалованья, учесть действительные пожалования и отсечь мнимые прибавки, полученные от нелигитимных правительств Смутного времени. Запись в разборной десятне для уездного служилого дворянина становилась своеобразным пропуском в местную элиту, в число служилых людей «по отечеству», как их самих, так и их детей. Такой разбор был очень полезен перед войною, посколько позволял лучше узнать состав поместной конницы будущего войска и заранее заготовить полковые списки, по которым потом проводить смотры и сыскивать нетчиков. Правда, на организацию такого разбора требовалось немало времени, но зато он мог стать хорошей отговоркой в случае, если бы союзники начали упрекать Москву в невыполнении своих обещаний вступить в войну на их стороне.
О решении, принятом на соборе, сообщают разрядные книги: «Они государи (то есть царь и патриарх. — В.К.) приговорили за злые неправды стояти на литовского короля, и в городех бы дворяне и дети боярские и всякие служивые люди на государеву службу были готовы»[199]. Во исполнение этого приговора по замосковным и украинным городам были посланы специально «для розбору» пять бояр, пять дворян и стольников, в комиссии с дьяками: во Владимир и Муром — князь Иван Федорович Хованский, в Ярославль — боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, в Кострому и Галич — боярин князь Григорий Петрович Ромодановский, в Тверь и Кашин — стольник князь Федор Семенович Куракин, в Нижний Новгород — боярин князь Афанасий Васильевич Лобанов-Ростовский, в Вологду — стольник Иван Иванович Салтыков, в Рязань и Шацк — боярин князь Юрий Яншеевич Сулешев, в Тулу — князь Федор Иванович Лыков, в Калугу — боярин Борис Михайлович Салтыков, в Белев и Мценск — князь Иван Михайлович Барятинский. Кроме того, часть дворян и детей боярских было «велено розбирати бояром, и воеводам, и диаком», которые находились в городах «по службам». Эти назначения коснулись воевод городов «от Немецкой украйны» — Новгорода, Пскова, Великих Лук, Торопца, а также северских и польских городов — Брянска, Путивля, Курска, Белгорода, Оскола, Воронежа, Ельца и Ливен. Служилых людей понизовых городов разбирали в Казани. Несмотря на то, что война с Польшей так и не состоялась, этот разбор остался своеобразной вехой в развитии служилого сословия, а уездные дворяне и дети боярские могли в полной мере связывать его с возвращением в Москву патриарха Филарета.