История Ивана Сусанина стала известна из работ костромских историков XVIII века Н. Сумарокова и И. Васькова и из географического словаря А. Щекатова. По версии Н. Сумарокова, первым рассказавшего о сусанинском подвиге, крестьянина пытали, «где находится Михайло Федорович, но оной крестьянин не объявил, а снискал еще случай его уведомить, что ищут его литовские люди… К тому еще употребил и хитрость, показывая полякам, что он видел его… где оной никогда не бывал»[45]. Как видим, акцент здесь сделан на крестьянской смекалке, позволившей царю избежать опасности. Предупрежденный Иваном Сусаниным, Михаил Федорович «из вотчины своей» уехал в Кострому, чтобы воссоединиться с матерью в Ипатьевском монастыре. Непроходимые леса и болота, куда Сусанин завел поляков, были домыслены уже позже, в результате последующих пересказов этой истории. Следовательно, по версии Н. Сумарокова, Михаил Федорович в конце 1612 года находился где-то в своей вотчине, рядом с Домнино.

Грамота потомкам Ивана Сусанина, казалось бы, прямо говорит о Костроме, как о месте пребывания Михаила Федоровича. Но, возможно, название Кострома употреблено в ней в расширительном, собирательном смысле. С. М. Соловьев возражал Н. И. Костомарову, вообще сомневавшемуся в существовании Ивана Сусанина: «В грамоте говорится, что Михаил был в Костроме, а в рассказах, что в селе Домнине. Но разве мы не употребляем и теперь имен городов вместо имен областей? „Куда он уехал?“ — спрашивают. „К себе в Рязань“, — отвечают, тогда как уехавший никогда в городе Рязани не живет, а живет в рязанских деревнях своих»[46]. Так что Михаил Федорович мог проживать как в самой Костроме, так и в других местах Костромского края.

В этой связи можно обратить внимание на обет («обещание») царя Михаила Федоровича посетить Макарьев Унженский монастырь. Паломничество было совершено сразу же по возвращении патриарха Филарета в августе — сентябре 1619 года. Местное монастырское предание, вошедшее в цикл сказаний о преподобном Макарии Унженском, так рассказывает о посещении обители царем Михаилом Федоровичем. «Егда крыяся от безбожных ляхов в пределех костромских», будущий царь молился «о родителе своем, чудном архиереи Филарете, яко да облобыжет святыя его седины» (святой Макарий считался покровителем пленных)[47]. На месте келий Михаила Федоровича в Макарьеве Унженском монастыре впоследствии была возведена церковь. Очень похоже, что будущий царь дал обет в связи со своим чудесным спасением.

Кельи царя Михаила Федоровича в Ипатьевском монастыре тоже сохранялись в течение долгого времени. Когда-то это были «келарские» или наместничьи кельи, остававшиеся таковыми еще и в XVII веке. Позднее к ним были добавлены новые пристройки. В начале XIX века в кельях жил префект семинарии, и с этого времени начинается почитание «царских чертогов» и их постепенное превращение в музей. Император Николай I, посетивший Ипатьевский монастырь в 1834 году, распорядился восстановить ветшавшие постройки монастыря. В итоге сначала архитектор К. А. Тон, а позднее в 1850–1860-х годах Ф. Ф. Рихтер провели реставрационные работы, в ходе которых на территории Ипатьевского монастыря был создан музей — «Палаты бояр Романовых».

Местные костромские исследователи больше, чем представители «официальной» исторической науки, интересовались вопросом о месте пребывания Михаила Романова в конце 1612 — начале 1613 года. Одни считали, что путь инокини Марфы Ивановны и Михаила Романова лежал из села Домнина в Кострому, где они жили на осадном дворе (А. Д. Козловский, Л. П. Скворцов). Другие (и их большинство) склонны считать, что Романовы сразу же перебрались из Домнина в Ипатьевский монастырь, как только до них дошли слухи о появлении польско-литовского отряда (П. Подлипский, М. Я. Диев, П. Ф. Островский, И. В. Баженов). Недавно появилась версия, объясняющая приезд Михаила Романова в костромской Ипатьевский монастырь началом Великого поста (Н. А. Зонтиков)[48]. Бесспорно, что именно в этом монастыре состоялось призвание на царство Михаила Федоровича. Но источников, говорящих о том, что именно здесь он и жил все это время, нет. Вообще маловероятно, чтобы настоятель Ипатьевского монастыря предоставил свои апартаменты кому бы то ни было, тем более инокине с сыном, каковой была старица Марфа Ивановна. Во всяком случае, до тех пор, пока Михаил Романов не был избран на русский престол. Более того, кажется, что только спешкой приготовлений к встрече посольства из Москвы можно объяснить выбор монастыря, прочно связанного с родом Годуновых. В писцовых книгах города Костромы 1620–1630-х годов есть упоминание о дворе инокини Марфы Ивановны на «старом посаде» рядом с другим костромским монастырем — Воздвиженским, разысканное в середине XIX века М. Диевым, а также о ее земельном споре с этим монастырем. Думаю, что правы те историки, кто считает, что стольник Михаил Романов жил с матерью (или другими родственниками) внутри посада на своем дворе, «на Костроме в городе позади Здвиженского монастыря»[49], а не в Ипатьевском монастыре, куда знатные жители города съезжались только в чрезвычайных обстоятельствах, когда городу грозила осада.

Во главе московского посольства, отправленного в Кострому с целью уговорить Михаила Романова принять шапку Мономаха и царский посох, стояли архиепископ рязанский Феодорит, боярин Федор Иванович Шереметев, а также келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын, архимандриты московских Чудова и Новоспасского монастырей, протопопы и ключари кремлевских церковных соборов, боярин князь Владимир Иванович Бахтиаров-Ростовский, окольничий Федор Васильевич Головин. Поручение, от которого столь много зависело в судьбе государства, конечно же не могло быть доверено случайным лицам. Обращает на себя внимание выбор в качестве послов тех лиц, которые не были связаны в прошлом с тушинским лагерем, а наоборот, активно проявили себя как защитники царя Василия Шуйского. В наказе московскому посольству, а еще ранее в окружных грамотах от собора по городам об избрании Михаила Федоровича 25 февраля 1613 года, недвусмысленно осуждались переговоры тушинцев во главе с Михаилом Глебовичем Салтыковым о призвании королевича Владислава. Показательно и отсутствие в числе послов героев недавних боев под Москвой — князя Дмитрия Михайловича Пожарского и князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, а также Кузьмы Минина. Состав посольства должен был продемонстрировать стремление к примирению, отчетливо выраженное на избирательном соборе. Но, может быть, еще важнее то, что в составе посольства отсутствовали люди «случая», которых так много появилось в Смутное время. Казаки, добившиеся избрания выгодного, как им казалось, кандидата, легкомысленно устранились от дальнейшего, предпочтя привычное вольное житье церемониальным обязанностям, переданным в руки тех, кто умел это делать лучше и профессиональнее.

Выехавшее 2 марта 1613 года из Москвы посольство проделало свой путь до Костромы за десять дней и прибыло в предместья города вечером 13 марта. Послы везли с собой чтимые иконы московских чудотворцев Петра, Алексея и Ионы, с заступничеством которых связывалось избавление столицы от иностранного владычества. Можно представить, что на всем пути следования посольства эти иконы, едва ли не впервые покинувшие кремлевские соборы для такой дальней дороги, встречались с особым почитанием, привлекая жителей близлежащих мест. Цель посольства не была ни для кого секретом, поэтому уже с момента его выхода из Москвы к нему присоединялись многочисленные просители и челобитчики, собиравшиеся добиваться у нового царя решения своих дел. Ко времени прибытия посольства в Кострому оно увеличилось также за счет посадских людей Ярославля и Костромы, уездных жителей, собравшихся посмотреть на небывалое зрелище призвания на царство. Такая народная поддержка была отнюдь не лишней для исполнения главной задачи посольства, цель которого была сформулирована в наказе, выданном остававшимся в Москве правительством во главе с митрополитом ростовским и ярославским Кириллом и боярином князем Федором Ивановичем Мстиславским. В этом документе митрополиту Феодориту и другим участникам костромского посольства предлагалось «просити государя», чтобы он «по избранию всех чинов людей Московского государства, и всех городов, был на Владимирском и на Московском государьстве»[50].