— Велико наше горе в этот скорбный час, велика наша утрата. Но все советские специалисты, космонавты будут неуклонно продолжать и развивать дело, которому отдал свою славную жизнь Сергей Павлович…
Вернулся домой, никак не мог вспомнить, какую книгу видел на больничной тумбочке Королева. Только смутно вспоминались слова, прочитанные на закладке. О том, что каждый должен что-то оставить после себя — сына, книгу, выстроенный дом или сад… О том, чтобы во всем, к чему ты прикасался… оставалась частица самого тебя… О том, что если и существует способ добиться бессмертия… то он такой: рассыпаться во все стороны, засеять Вселенную…
«Мне кажется, что после смерти Сергея Павловича Королева что-то изменилось в Юре, — вспоминала Анна Тимофеевна. — Как бы это точнее передать? Посуровел, он, строже стал к себе. Не раз повторял, что неуютно ему как-то, что все почести за полеты — им, космонавтам. Даже в газете «Известия» писал: «Пишется очень много статей, очерков о космическом полете. И пишут все обо мне. Читаешь такой материал — и неудобно становится. Неудобно потому, что я выгляжу каким-то сверхидеальным человеком. Все у меня обязательно хорошо получалось. А у меня, как и у других людей, много ошибок».
Спасти от горя — Юрий это усвоил от матери — могла только работа. Он с головой ушел в учебу, в подготовку к полету на первом «Союзе» дублером Владимира Комарова.
Он любил его и уважал, пожалуй, больше, чем других. И помнил когда-то сказанное Комаровым:
«Любой из нас как бы ни был от природы талантлив и трудолюбив, многое теряет в глазах окружающих, если не усвоил накрепко такую науку: уважение других, личные успехи — все это приходит не по щучьему велению и чьему-то прошению. Это значит, что оказался толковым учеником человека, который ради твоего блага не жалел своих душевных сил и времени».
Таким человеком для них обоих был Сергей Павлович Королев.
14 апреля 1967 года Юрий Гагарин и Владимир Комаров вылетели в Байконур, чтобы готовиться к новому испытательному полету.
— Нам с тобой, Юра, придется подниматься на очень высокую гору. Тебе когда-нибудь приходилось просто так залезть на утес и посмотреть вокруг? Горизонт раздвигается, и видишь необъятный простор, как будто нет ему конца и края. Перед тобой расступаются горы, которые раньше закрывали обзор, и глаз ласкают, изумляют снежные пики, зеленые долины, светлые города, синие воды, почти сказочная гамма цветов и оттенков, и все увиденное словно приближается к тебе, принимает зримые, живые черты. Не правда ли, такое предстает перед нами с высоты космического полета? «Союз» поднимет нас еще выше, чем «Восток» и «Восход», вместе взятые.
Да, это был уже совершенно другой корабль. С многометровыми панелями-крыльями солнечных батарей он напоминал гигантскую птицу. Две просторные сферы: кабина экипажа — спускаемый аппарат и орбитальный отсек. Примерно малогабаритная двухкомнатная квартира. Даже меблирована: диванчик, напротив своеобразный рабочий кабинет, все отделано красным деревом, есть тут полка, где можно хранить книги и микрофильмы. В кабине экипажа — рабочее кресло, индикаторы, электронные счетно-решающие блоки, тумблеры, световое табло, ручки. «Союз» мог уже не просто лететь, но совершать маневры в космосе, изменять высоту орбиты, осуществлять поиск другого корабля и сближаться с ним.
Тренировки, тренировки, тренировки. Казалось, все проверено до мелочей, но Комаров неутомим и тащит Юру с собой. Снова взвывают генераторы, освещаются пульты. «Корабль» летит пока на Земле, повинуясь воле пилота. Виток. Еще виток — на сегодня, кажется, хватит.
23 апреля 1967 года с поднятой рукой Комаров «на трапе» прощается с провожающими, а с борта корабля передает:
— Самочувствие отличное, закрепился в кресле, у меня все в порядке, давайте сверку времени…
— Готовность десять минут, пять… три… одна…
На связи с кораблем Юрий Гагарин. Он подтверждает, что все команды отрабатываются четко, все идет очень хорошо.
И вот с нарастающим гулом ракета взмывает в небо.
— Сорок секунд! Полет нормальный…
Гагарин: Все идет хорошо!
Комаров: Слегка покачивает. Перегрузки возрастают.
Гагарин: Все параметры в норме.
Комаров: Небо заметно темнеет, у меня порядок!
— Двести секунд, полет нормальный.
Но вот уже не секунды, а сутки позади. Комаров полностью выполнил намеченную программу испытаний, провел ряд экспериментов.
Утром 24 апреля после выполнения программы Земля предложила космонавту прекратить полет и совершить посадку.
— Двигатель отработал 146 секунд, корабль был сориентирован правильно… Все идет нормально. Нахожусь в среднем кресле, привязался ремнями… Не волнуйтесь, датчики подключены.
— Как самочувствие, «Рубин»?
— Самочувствие отличное, все нормально… Произошло разделение.
Земля подтвердила: «Приняли разделение». Затем связь прекратилась. После осуществления всех операции, связанных с переходом на режим спуска, «Союз» благополучно прошел наиболее трудный и ответственный участок торможения в плотных слоях атмосферы и полностью погасил первую космическую скорость.
И тут случилось непредвиденное: при открытии основного купола парашюта на семикилометровой высоте из-за скручивания строп космический корабль снижался с большой скоростью…
Рассказывают, что до гибели Комарова Юрия никогда не видели плачущим открыто, при всех.
«Полеты в космос остановить нельзя, — писал Гагарин. — Это не занятие одного какого-то человека или даже группы людей. Это исторический процесс, к которому закономерно подошло человечество в своем развитии. И космонавты полетят. И новые космонавты, и те, которые уже летали. И я и мои товарищи отдаем себе отчет, что гибель Володи — трагическая случайность. Что же касается разговоров о задержках, то здесь не надо быть пророком, чтобы понять: полет нового корабля типа «Союз» будет возможен лишь при полном выяснении причин гибели первого корабля, их устранении и последующих испытаниях. Разумеется, для этого нужно время…»
Можно только догадываться, о чем он думал в те дни, осененные траурными флагами.
«Ничего не дается людям даром. Ни одна победа над природой не была бескровной. А разве земные наши открытия не оплачены жизнью замечательных людей, героев разных стран, отважных сынов человечества. Люди погибали, но новые корабли уходили со стапелей, новые самолеты выруливали на взлетную полосу, новые отряды уходили в леса и пустыни. Умер Сергей Павлович, погиб Володя… Ковровые дорожки все больше перерастают в тернии.
Да, конечно… Чересчур бурные рукоплескания способствовали тому, что космические полеты воспринимались некоторыми как заведомо счастливый и легкий путь к славе. А разве сам я думал о славе, когда шел на первый прорыв? Умом понимал, но сердцем не верил. Но вот беда так близка, словно случилось с тобой. Володя показал нам своею же смертью для наших жизней, какой крутой бывает дорога в космос, в ту самую гору, откуда он любил смотреть на планету…
Мы научим летать «Союз»… Мы сядем в кабины новых кораблей и выйдем на новые орбиты. Весь жар сердец, весь холод ума отдадим мы делу. Мы будем жить и работать, мы сделаем все, что прикажет нам Родина, партия, наш народ. Нет ничего, что бы мы не отдали для чести его и славы…»
Глава третья
Наступали горячие денечки подготовки дипломной работы. Сергей Михайлович Белоцерковский вспоминает, что ему было очень приятно, когда Юрий Гагарин вместе с Андрияном Николаевым попросили взять над ними руководство. «А может быть, и дальше», — добавили они.
Во время обсуждений темы у кого-то из космонавтов, говорят, у Павла Поповича, возникла когда-то, в начале учебы, еще при жизни Королева, мысль обсудить наметки с Главным конструктором. Сергей Павлович принял тепло и сердечно. Замысел, тема ему в целом понравились, он их одобрил, сделав целый ряд интересных замечаний. И высказал одно суждение, которое не раз вспоминали потом: