— Пожалуйста, крутите, но только до определенного предела перегрузки, чтобы не нарушался принцип постепенности. От малого к большому. Хорошо?
И улыбнулся так, как мог улыбаться только он. Хозяйка центрифуги отошла к пульту, нажала на кнопку, и в ту же минуту Юрий почувствовал, как кровь прилила к голове. «Нарочно включила на самую большую скорость», — подумал он, но ошибся. На световом табло напротив увидел — перегрузка достигла пока только двух единиц. Потом появилась тройка, за ней — четверка. Юрий попытался улыбнуться, но лицо не послушалось его, исказилось, вытянулось в жалкую гримасу. Навалилась неимоверная тяжесть, он не смог пошевелить даже пальцем, стало трудно дышать, сердце заколотилось, как будто сквозь него переливали ртуть.
Последняя цифра, которую уловили глаза, была семерка или восьмерка — он точно не рассмотрел, потому что вращение замедлилось. Издалека до него донесся неузнаваемо измененный, таким он его теперь воспринимал, голос Ады Ровгатовны.
— Спокойно, начинаем переход на режим снижения…
Центрифуга остановилась. Превозмогая слабость, Юрий вылез из кабины, стараясь не шататься, подошел к врачу и с некоторым вызовом доложил:
— Полет закончен. Разрешите получить замечания.
— Вы на тренировке, товарищ старший лейтенант, а не на танцах в офицерском клубе, — с раздражением одернула Ада Ровгатовна, не поднимая глаз от расчерченной вкривь и вкось миллиметровки. Она внимательно просмотрела всю ленту, смягчилась, подняла подобревшие глаза. — Показатели у вас отличные. Если так пойдет и дальше, все будет нормально. Но паясничать вам, право, не к лицу. За излишнее балагурство в следующий раз отстраню от тренировки.
Юрий зарделся.
— Извините, — приложил он руку к груди. — Честное слово, больше не буду. Вы знаете, это относится не к вам, а к ней. — И он показал на центрифугу. — Ну, представьте, если бы я в кресло уселся эдаким букой. Такого она быстренько скрутила бы в жгут. Понимаете, шутка — это тоже своего рода сопротивление…
В глазах Ады Ровгатовны мелькнуло удивление: парень-то оказался с «тактикой». Такие пройдут всё.
Следующим крутился Андриян Николаев. К нему не было никаких замечаний.
— А вам что помогало бороться с восьмикратным собственным весом? — спросила Ада Ровгатовна.
— Спокойствие и еще раз спокойствие, — ответил своей, уже ставшей крылатой, фразой Андриян.
Когда они выходили из корпуса, Юрий сказал, видно, все еще переживая за свое поведение:
— Вот это женщина. Настоящая богиня этой, как ее…
— Ты хочешь сказать — «чертовой мельницы»? — улыбнулся Николаев и тут же перешел на серьезный лад, проговорил озабоченно: — Интересно, сколько сотен кругов нам надо намотать, чтобы очутиться во-о-он там, — и показал на звездное небо.
С тех пор как во Вселенной, по гипотезам ученых, холодный газ и пыль раскрутились гигантским облаком, и, уплотняясь, его частицы образовали Солнце и планеты, а одна из них стала нашей Землей, диаметром в тринадцать тысяч километров, над всем, что ни на есть в мире, властвовало тяготение.
Как все это происходило, никто не знает. Но Земля всегда была бережной, нежной, любящей матерью, не теряла в черной пустыне космоса уже ничего, удерживала в своих объятиях дарованное Природой.
Тяготением держится всё — атмосфера, оказавшаяся тоненьким голубым живительным ореолом; океаны с их зеркальными штилями и вихрями смерчей, реки, горы, леса — всё до каждой былинки, до каждого камешка. И конечно же, возведенное на Земле человеком — дома и дворцы — и он сам.
И притяжение Земли есть всегда — идешь ли ты по ней, или подпрыгнул, или даже взлетел на воздушном шаре, на самолете.
«Не сразу поняв, что за глубины передо мной, не находя корня, за который можно уцепиться, ни крыши, ни ветки дерева между мной и этими глубинами, я почувствовал головокружение, почувствовал, что оторвался и лечу в бездну».
Так Экзюпери описывал свое ощущение, когда после посадки в пустыне оказался в одиночестве и думал о звездах. «Однако я никуда не упал. От затылка до пят я был связан с землей. Я отдался ей всей тяжестью своего тела и ощутил какое-то успокоение. Сила тяготения показалась мне всемогущей, как любовь.
Я ощутил, как Земля меня подпирает, поддерживает, поднимает и уносит в ночное пространство. Я открыл, что тяжесть тела прижимает меня к планете, как на поворотах прижимает тело к машине; я наслаждался этой поддержкой, ее прочностью, ее надежностью и ощущал под тяжестью тела изогнутую палубу моего корабля…
Я чувствовал в своих плечах эту силу тяготения — гармоничную, постоянную, на веки веков одинаковую. Я был связан с родной Землей».
Он был связан с родной землей…
И вдруг… Нет, не путы порвать, как обычно пишут, а вырваться из объятий, ибо, набрав неземную скорость, ракета унесет тебя в состояние, в котором ты, как человек, не бывал никогда. Что же будет, если Земля совсем отпустит тебя?
Циолковский полагал, что в условиях невесомости у человека возникнут иллюзии, нарушится ориентация. Предупреждал, что нельзя забывать, что все существа на нашей планете испытывали на себе тяготение. Это оно определило величину их и форму, приспособило к суше, воде и воздуху.
Он был оптимистом: «Все же эти иллюзии, по крайней мере в жилище, должны со временем исчезнуть».
Должны… Но это не значит, что будет именно так. И какое «жилище» имелось в виду?
Невесомость оставалась загадкой.
В надежде что-то понять ученые вместе с кандидатами в первый полет просматривали «документы» о состоянии Лайки.
3 ноября, когда ракета стартовала в космос, пульс собаки увеличился втрое и насчитывал более 260 ударов в минуту! После сброса обтекателя, защитного конуса в кабине исчезли вибрации, и Лайка как бы чуть-чуть зависла, ее вес стал равен нулю. Первая, вторая, третья секунды — собака, судя по линиям самописцев, начала успокаиваться.
Успокоилась. А что она чувствовала? На этот вопрос не мог ответить никто. Загадка оставалась загадкой, но многие склонялись к тому, что длительное пребывание в невесомости человека вообще невозможно. Как отправлять его на орбиту с таким губительным риском? А если попробовать потренировать, то как создать невесомость, хотя бы на 30–40 секунд на Земле, где ее никогда не бывает?
«Можно, — сказали бывалые летчики, — если на максимальной скорости самолет ввести в пикирование, разгоняя как бы с горы, а потом набрать высоту, то на вершине «холма» образуется пик невесомости, в общей сложности те искомые тридцать-сорок секунд, когда тело совсем перестает весить».
Попробовали, получилось, но восприятие самое разное. Юрий, как и другие, был ознакомлен с отчетами.
Летчик, впервые пилотировавший самолет на невесомость, писал: «Через 8–10 секунд после наступления невесомости почувствовал, будто голова начинает распухать и увеличиваться в размерах. На 13-й секунде появилось ощущение, что тело медленно крутится в неопределенном направлении. Еще через 15 секунд стал терять пространственную ориентировку, поэтому я вывел самолет из параболического режима».
Еще одно признание: «В первые секунды воздействия невесомости я почувствовал, что самолет перевернулся и летит в таком перевернутом положении, а я завис вниз головой. Посмотрел в иллюминатор, увидел горизонт, убедился в ложности своего ощущения, и через 5–10 секунд иллюзия исчезла. В течение всего периода невесомости испытывал неприятное, трудно характеризуемое, незнакомое ранее ощущение неестественности и беспомощности. Мне казалось, что изменилась не только обстановка в самолете, но и что-то во мне самом».
А вот заметки врача о состоянии другого человека, находящегося в состоянии кратковременной невесомости: «С первых же секунд невесомости появилось двигательное возбуждение, сопровождающееся хватательными реакциями, непроизвольным нечленораздельным криком и своеобразным выражением лица (поднятые брови, зрачки расширены, рот открыт, нижняя челюсть опущена)».