А он, между прочим, не мальчик. Ему уже двадцать один. И сейчас, когда столько достигнуто, взять зачеркнуть прошлое? Все начать с белого листа?

«Я стоял на распутье. Ничто меня не связывало. Родителям помогали старший брат и сестра, своей семьей я пока еще не обзавелся. Куда захотел, туда и поехал. Знания везде могли пригодиться… Товарищи уезжали, а я все никак не мог оторваться: крепкими корнями врос в землю саратовского аэродрома. Я не мог бросить начатое дело».

Да, он стоял не на распутье, ибо появилась новая «тяга» — аэродром. Еще когда сдавали экзамены за второй курс техникума, группа ребят, в их числе и Юрий, попыталась поступить в Краснокутское училище ГВФ. В. С. Порохня отлично все помнит: «Ребята тут же делегировали меня туда. Однако посвящения в авиацию не состоялось: в училище принимали только с десятилеткой или законченным техникумовским образованием. Куда денешься? Надо учиться дальше».

Не Виктор ли Порохня подал Юрию мысль стать летчиком, ибо в техникум он приехал после того, как не попал в школу ВВС.

Владимир Павлович Каштанов, методист-инструктор аэроклуба, уверяет, что Юрий впервые узнал о существовании этого романтического заведения на волейбольной площадке в детском парке и сразу засыпал вопросами: «Где клуб? Кого принимают? Сколько учиться?» Но как бы там ни было, осенью 1954 года в техникум ворвалась весть: «В аэроклуб зачисляют с четвертого курса!» После занятий туда чуть ли не бегом пустились с заявлениями Юрий Гагарин, Виктор Порохня, Иван Логвинов, Петр Семейкин и Михаил Чикунов. 26 октября приказом № 82 они были зачислены на отделение пилотов.

И вот на Казачьем острове он сидел на взгорке один, потому что единственным и оставался из списка своих друзей. Они не выдержали перегрузок, учебы «в две тяги», и, наверное, ожидали сейчас своих поездов на перроне саратовского вокзала. Он бы мог и нагнать их, но не тронулся с места: завтра аэроклубовцы уезжали в свои лагеря, и если он не отправится с ними…

Подумай, Юрий, подумай спокойно, основательно и серьезно: что было все-таки для тебя самым главным в этих двух параллельных «тягах»? Занятия в техникуме до обеда, перехватил на скорую руку — и в аэроклуб. А там свой строгий режим, распорядок. На сон два-три часа. На столике два конспекта: один по технологии металлов, другой по теории полета со схемой крыла.

Поначалу все представлялось просто: посадят в самолет, покатают, покажут, на что нажимать, и лети, вот ты и летчик. Нечто вроде головокружительного аттракциона в парке культуры и отдыха. Оказалось, трудная, кропотливейшая учеба, словно по совместительству поступил в другой техникум, а может быть, институт?

Настольной книгой стало «Пособие летчику по эксплуатации и технике пилотирования». Тройка здесь за отметку и не считалась, она была неумолимым запретом на допуск к полетам. Наступала весна 55-го, курсантов разбили по звеньям и группам, Юрия зачислили в отряд Анатолия Васильевича Великанова, в шестую летную группу второго звена. Командир — Герой Советского Союза Сафронов Сергей Иванович. Преподаватель — летчик-инструктор Дмитрий Павлович Мартьянов. В аэроклубе, начальником которого был Григорий Кириллович Денисенко, тоже носивший на груди Золотую Звезду, нельзя было заниматься «по совместительству», требовалась полная отдача сил.

Так совпало, что в это время начиналась работа над техникумовским дипломом. Юрий разрывался на части. Совесть не позволяла ему выполнять итоговое задание кое-как. А в аэроклубе?

«Провиниться и получить замечание от таких заслуженных людей, как Сергей Иванович Сафронов или Григорий Кириллович Денисенко! Случись такое со мной — и я сгорел бы от стыда. Ведь, кроме всего, я еще был и комсоргом отряда аэроклуба, и старшиной группы. Мы во всем старались подражать им, даже походкой, манерой держаться. Золотые Звезды на их кителях были мечтой каждого. Но об этом не говорилось вслух, они были так же недосягаемы, как настоящие звезды», — признавался позже Гагарин.

Вот он, двигатель «второй» его тяги, желание быть похожим на настоящих героев, стремление выглядеть в их глазах смелым, настойчивым, решительным парнем. Похвала из их уст, как орден.

Дорога в небо разрешена. Ночь под 18 мая прошла беспокойно. Когда рассвело, Юрий огорчился маленькой кудряшке облачка над горизонтом: сегодня предстояло сделать первый прыжок. Они собрались на аэродроме вместе с девушками, тоже аэроклубовками, подшучивали друг над другом. Юрий хорохорился, делал вид, что не боится, и это ему удавалось. Но как только стали надевать парашюты, разоблачил сам себя — никак у него не ладилось с лямками и карабинами. Непривычно, неудобно, сзади — большой ранец с основным парашютом, спереди — ранец поменьше, с запасным. Ни сесть, ни встать. Наконец все надето, закреплено, проверено. Теперь самое трудное — ожидание. Скорей, скорей! Прыгать так прыгать. И вздрогнул, услышав свою фамилию:

— Гагарин! К самолету…

Приглашал Дмитрий Павлович. Не звал, а приказывал. Сам только что прыгнул, как бы проверил для них, новичков, хорошо ли сегодня небо, прочна ли земля. И вот теперь черед Юрия. Первый прыжок — это первый шаг и решение, сбудется или не сбудется летчик.

Впрочем, лучше рассказать о впечатлении его же словами:

«У меня аж дух захватило! Как-никак это был мой первый полет, который надо было закончить прыжком с парашютом. Я уже не помню, как мы взлетели, как По-2 очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко… Жутковато…

— Не дрейфь, Юрий, девчонки снизу смотрят! — озорно крикнул инструктор. — Готов?

— Готов! — отвечаю.

— Ну, пошел!

Оттолкнулся я от шершавого борта самолета, как учили, и ринулся вниз, словно в пропасть. Дернул за кольцо. А парашют не открывается. Хочу крикнуть и не могу: воздух дыхание забивает. И рука тут невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. Где же оно? Где? И вдруг сильный рывок. И тишина. Я плавно раскачиваюсь в небе под белым куполом основного парашюта, он раскрылся, конечно, вовремя — это я уже слишком рано подумал о запасном».

Саратовское небо поскрипывало парашютными стропами, Юрий скользил по упругому морю воздуха, глядя на землю, расчерченную квадратами пахоты. Где-то сбоку блеснул выгиб Волги, потом деревенские крыши, серые, крытые дранкой, — все это двинулось снизу, навстречу, с каждым метром теплея и согревая материнским дыханием… Хотелось беспричинно кричать, петь и смеяться.

Вот она, вот планета, различимая до каждой былинки, ноги вместе, спружинить… Все же стукнулся каблуками сапог, больно, но не моргнул глазом, когда подбежавший Мартьянов спросил:

— Мягко?

— Мягче не может быть!

А сердце — колоколом в груди от победы, от радости приземления.

После прыжков сломя голову надо бежать в техникум, уже начались экзамены, а Дмитрий Павлович, конечно, об этом не знает. Спрашивает, приглядевшись к ученику:

— Хочешь полетать со мною на Яке?

На Яке? Вот на этом «06», что, задрав пропеллер и раскинув крылья, как живой, поджидает их? Отказаться, сказать, что два дня подряд не брал в руки учебника по математике, а вчера опоздал на контрольную, не поворачивается язык.

На что же такое похожа эта птица, поблескивающая дюралем и плексигласом кабины? Ах да, на ту, что встречал на клушинской луговине! В них есть что-то родственное, и память детства проясняет глаза, пока Юрий занимает место, пока в разгоне уносятся назад дома и деревья, пока не осознает, наконец, что они уже в воздухе, что летят. И снова внизу вспаханные поля, ровные стрелки дорог, а вон и непонятная пестрая россыпь. Коровье стадо? А вот та былинка — не пастушок ли, задравший голову и следящий за их самолетом? Когда-то Юрий и сам был таким, в кровь обдирал по кустам колени, гоняясь за Буренкой. И вот теперь наверху.

Но ведь это сбылась, казалось, несбывчивая мечта. Где вы, Клушино, луговина, землянка? В спокойной силе, обтянутая кожанкой, покачивается на виражах спина Мартьянова.