Хотя барщина, существовавшая тут со времён «чёрного генерала», и была заменена опекуном на прогрессивный «оброк лёгкий», доходы от имения неизменно падали («оставались в недоборе»). Очевидно, О. А. Ганнибал не очень-то и кривил душой, когда доносил императрице Екатерине Алексеевне в Петербург: «Михайло Пушкин <…> не радит о пашне и тем доводит крестьян до сущей бедности, о чём в дворянскую опеку и губернскому правлению прошения неоднократно были подаваны»^[104]. В годы правления М. А. Пушкина смертность среди крепостных заметно превысила рождаемость, случались и бегства дворовых людей.

Ирина Матвеева не роптала, она была сызмальства привычна к беспросветной нужде — но тогда, в конце восьмидесятых и самом начале девяностых годов, ей и её малолетним детям пришлось, похоже, тяжко.

В 1791 году Михаил Алексеевич задумал жениться и 15 сентября обвенчался в суйдовском храме Воскресения Христова с девицей Анной Андреевной Мишуковой. Супруги поселились тут же, в Кобрине. Но помещичье счастье их было недолгим: по весне благоверный занемог, слёг и вскоре, 18 апреля 1792 года, скончался от «горячки»^[105]. А через полтора месяца безутешная новоиспечённая вдова разрешилась от бремени сыном, которого окрестили Алексеем[106].

Эта драма коренным образом изменила дальнейшую жизнь Ирины Матвеевой.

По распоряжению Марии Алексеевны Ганнибал она была определена в дом надевшей траур А. А. Пушкиной — скорее всего, в качестве няньки^[107]. За младенцем требовался уход, за домом тоже, а крепостная баба, видимо, давно уже приглянулась барыне, да и кобринские крестьяне в один голос отзывались о Матвеевых с одобрением.

Отрядив Ирину в услужение к А. А. Пушкиной, Мария Алексеевна не прогадала. Та работала на совесть, ребёнок был окружён постоянной заботой, рос жизнерадостным и болел нечасто. И мать Алексея Пушкина, и сама М. А. Ганнибал не имели повода усомниться в преданности крестьянки.

В награду за труды Ирину и её семью переселили из дома Варфоломеева (где негде было и яблоку упасть) в отдельную избу. Из ревизской сказки, составленной в мае 1795 года, мы узнаём, что «деревни Кобриной крестьяня» Матвеевы жили уже собственным двором. Согласно этому же документу, главе семейства Фёдору стукнуло тридцать девять лет, его детям Егору, Надежде и Марье было соответственно тринадцать с половиной, семь и четыре года[108].

А жене Фёдора в ревизию начислили 37 лет^[109] — и здесь неграмотный староста не оплошал: Ирине Матвеевой и впрямь шёл тогда тридцать восьмой год.

Лишь на исходе четвёртого десятка у неё появился-таки свой угол — да и тот обжить, обустроить как следует Ирине не довелось.

В 1796 году в столице взошёл на престол император Павел Петрович, сын Екатерины, с ходу попытавшийся круто изменить государственные порядки. В народе шёпотом заговорили, что человеколюбивый царь ополчился на бояр и сильно печалуется о низших классах населения. Толика истины в подобных слухах присутствовала, — однако будущее Ирины определил не «романтический император», а совсем другие лица и связанные с этими лицами события.

Необыкновенно похорошевшей Наденьке Ганнибал исполнился двадцать один год — и она в одночасье стала невестой. Жениха подыскали тут же, в Петербурге: счастливцем оказался капитан-поручик лейб-гвардии Егерского полка Сергей Львович Пушкин, давний знакомый Ганнибалов и, сверх того, их родственник (Надежда Осиповна приходилась ему внучатой племянницей). И. А. Ганнибал, благословляя сияющую девицу, удовлетворённо отмечал, что означенный офицер «не очень богат, но весьма образован»^[110].

Венчались молодые в подгородном имении, в памятной и для нашей героини церкви Воскресения Христова. Это случилось 28 сентября 1796 года.

В метрической книге суйдовского храма была сделана соответствующая запись (под № 2; по обыкновению, с огрехами). В графе «Кто имены венчаны» там начертано: «Лейб гварди Измаиловсъкаго полку порутчик отрок Сергей Львович сын Пушкин, артилерии морской „2“-го ранга капитана Осифа Абрамовича Генибала з дочерью ево девицей Надеждой Осиповой, оба первым браком». В графе же «Кто порукам подписывались» фигурируют такие солидные имена: «Генерал порутчик и ковалер Иван Абрамович Генибал, пример майор Павел Фёдоров сын Малиновскин»^[111].

Вполне возможно, что Ирина наблюдала эту знакомую и всегда волнительную церемонию, а потом прислуживала почётным гостям за шумным праздничным столом в усадьбе. Ведь ганнибаловские дамы уже фактически держали её за «столбовую» крепостную и, видимо, даже порою величали чудно — Ариной. (Имена дворовых тогда переиначивались на иностранный манер чуть ли не в каждой дворянской семье. Вспомним в этой связи, что даже у простецких помещиков Лариных девка Акулька по прихоти бригадирши в один прекрасный день стала Селиной. — VI, 46.)

На исходе того же 1796 (или в начале 1797-го) года в Суйде скончалась Лукерья Яковлева, которая провела свои последние годы в доме старшего сына Семёна. Нам неведомо, удалось ли дочери Ирине попрощаться с матерью или побывать на её свежей могиле. Зато из исповедной росписи суйдовской церкви за 1797 год (тут, заметим, крестьяне Кобрина записаны за «вотчиной господина порутчика Сергея Львовича Пушкина»^[112]) выясняется другая важная биографическая подробность.

В списке прихожан храма Воскресения Христова, где священником тогда был Симеон Трофимов, указаны все члены семьи Матвеевых. Но Фёдор и трое его детей «исповедались токмо», а «у святаго причастия» не были «за нерачением» — иначе говоря, по лености или небрежению. Ирина же Родионова, «38 лет»[113], была — она, скорее всего, исповедовалась и причастилась, как и полагалось, «во Святую Великую Четыредесятницу»^[114], то есть во время Великого поста[115]. Таким образом, мы узнаём, что в конце зимы и начале весны 1797 года Ирина Матвеева ещё находилась в Кобрине.

А летом стало окончательно ясно, что в семье С. Л. и Н. О. Пушкиных должен вскорости появиться первенец. Начались положенные суетливые приготовления, пошли разговоры о кормилице и нянюшках. Всем верховодившая Мария Алексеевна выразила уверенность, что наиболее подходящей кандидатурой на роль няньки была бы Ирина из Кобрина, вернее, Арина — и дети, тоже запомнившие прилежную кобринскую бабу, вполне с матушкою соглашались. На том семейный совет и порешил: вытребовать «опытную и усердную» крестьянку в Петербург.

Через нарочного Ирине Матвеевой было приказано собираться в город — и она кротко подчинилась барской воле. Возможно, в ту пору Ирина Родионовна была брюхатой.

Дорога в столицу была тяжёлой и грустной. В Кобрине остались неприкаянный супружник и трое её детей, в Суйде — братья и сёстры Ирины. С некоторыми из них ей уже никогда не довелось увидеться.

Середина тернистого Ирининого пути давно была пройдена — и приближались сумеречные предзакатные годы.

В эти годы многие устают жить и покорно доживают — а она обрела ненаглядных «пушкинят».

Шла ли, ехала ли крестьянская дочь «из толщи народа русского» в град Петров — сие разве что Богу ведомо. Только вся она истомилась дорогой, тряпицу с денежкой насилу уберегла, котомкою спину зело натрудила. По пути могилки родные поминала, о кровинках сиротствующих слезу украдкою роняла.