Но проблема в том, что, во-первых, в Великом княжестве Литовском в конце XV — начале XVI века особых гонений на православных не было. Проект унии католиков и православных так и остался проектом в умах виленских католиков-интеллектуалов. Во-вторых, в некоторых грамотах об отъезде (например, «отказной» Семена Воротынского) нет указаний на религиозную подоплеку событий. В случаях же, когда князья упоминают, что литовский правитель «хочешь твоя милость наш закон греческий сломати… а хочешь… силой перевести в римской закон» («отказная» Семена Ивановича Бельского, 1500 год), перед нами явная пропаганда. Князья говорили то, что от них хотелось услышать их новому господину, Ивану III. Никаких объективных свидетельств религиозных гонений на православие в Верховских землях в этот период не зафиксировано[85].

Историк М. М. Кром обратил внимание на следующий мотив «отъездов» верховских князей: они были одними из немногих землевладельцев Великого княжества Литовского, имевших удельный статус и очень дороживших им. Ощущение себя господином, пусть на маленьком, но уделе, составляло их особую гордость и смысл существования. Но литовское правительство, как и правительство России, наступало на удельные права, стремилось ликвидировать этот «пережиток средневековья» и, в частности, пыталось ограничить «право отъезда» и право службы по специальным договорам («докончаниям»)[86]. Для удельных правителей эти права были системополагающими, составляли гарантию их независимости. А их утрата означала гибель, превращение в обычных служебников, что для удельных правителей было равносильно вырождению.

И вот тут-то на пылающем грозными красками политическом небосклоне верховских князей появляется государь всея Руси Иван III. Послы которого рассказывают, как он уважает удельных князей. И что их удельный статус для него — святое. Особенно «право отъезда» — если князья воспользуются им и отъедут из Литвы в Россию. Он им за это не только вотчины на удельном статусе сохранит, но еще и новых земель пожалует…

Возник исторический парадокс: ликвидатор удельной системы и создатель единого Русского государства Иван III завлекал верховских князей тем, что подчеркнуто гарантировал их удельные права и удельный статус! И они, поверив в это, ехали с вотчинами на Русь, смотря на нее как на спасительную землю, на которой можно будет сохранить заветную «старину». Сохранят они ее ненадолго: практически со всеми разделается сын Ивана III Василий. В 1520-е годы система будет почти полностью ликвидирована, а отдельные редкие уделы, имевшие сложную судьбу и в том или ином виде теплившиеся еще при Иване Грозном (например, Новосильский), уделами уже были чисто формально. Их правители, чьи родственники на практике познакомились с московской плахой, о каких-то там высоких статусах и феодальных правах уже не помышляли…

Таким образом, сыграв на удельных амбициях верховских князей, Иван III включил их земли в состав Русского государства, сделав еще один шаг к созданию единой великой «всея Руси». Приезжали они при Иване III. Но расхлебывать проблему этих недобитых удельных правителей предстояло Василию III. Чем он и занялся с первых дней своего правления.

Отношения с Литвой сразу же стали развиваться в новом контексте. В ночь на 20 августа 1506 года умер великий князь Литовский Александр Казимирович. Поскольку он был женат на сестре Василия Елене, был призрачный, но шанс побороться за литовский престол. Московский государь пишет Елене, чтобы она организовала «хотение» его на трон. Аналогичные грамоты были посланы крупнейшим магнатам Великого княжества, епископу Виленскому и совету знати — раде панов.

Понятно, что кандидатура Василия III вряд ли могла рассматриваться всерьез — скорее это был политический жест, чтобы добиться каких-то уступок на дипломатическом поприще. Обращение было безрезультатным: паны избрали королем следующего Ягеллона, Сигизмунда, вошедшего в историю под именем Сигизмунда I Старого (1506–1548). 20 августа 1506 года он прошел церемонию элекции и 20 января 1507 года был коронован.

Таким образом, в двух соперничающих государствах почти одновременно сменились правители. Смена правителя всегда давала повод оспорить предыдущие отношения. Тем более что повод для войны было найти легко.

Войны того времени делились на две категории: официальные межгосударственные, которые объявляли монархи, в которых участвовали государственные войска и которые имели дипломатическое оформление (список претензий, перемирные грамоты и т. д.). И была непрекращающаяся война населения пограничья. Целые поколения по обе стороны границы вырастали на том, что доблестью считалось сходить за рубеж и ограбить соседа: увести скот, свести крестьян, спалить деревеньку, элементарно ограбить. Для приграничной молодежи это было что-то вроде инициации — убей, ограбь, изнасилуй и тем стань взрослым мужчиной…

Инструкции и московских, и литовских дипломатов полны описаний таких набегов и нападений, которые систематически совершало приграничное население с обеих сторон. И Александр Казимирович начал свои отношения с Василием именно с подобных претензий. Первое литовское посольство к Василию Ивановичу заявило, что «…у королевских купцов на Москве товары грабят и их самих бьют и грабят, и государевы пограничные люди („украинники“), несмотря на перемирие, нападают и вступают в земли и воды». Следующий посол, Григорий Горемыка, к этим обвинениям присовокупил укрывательство беглых: мол, из Полоцкой и Витебской земель в Россию бегут люди, а их обратно не выдают, покрывают и защищают[87].

Посольство Сигизмунда I во главе с Яном Миколаевичем Радзивиллом, посланное после смерти великого князя Александра Казимировича в марте 1507 года, обвинения уже конкретизировало: «Государевы люди волости их смоленские позанимали, Ельню, Ветличи, Руду, Щучье, и помещики дорогобужские беспрестанно людей в плен берут, и угоняют, и разбойничают, и крадут, и многие обиды чинят». В ответ дипломаты Василия III предъявили претензии, что литовские люди… захватили Ветличи, Руду, Щучью, которые принадлежат «государеву слуге», выехавшему из Литвы князю Семену Бельскому. Этот театр абсурда, когда стороны обвиняли друг друга в захвате одних и тех же населенных пунктов, делал переговоры бесперспективными.

Зато появился повод для перерастания пограничного конфликта в большое столкновение. В марте 1507 года третья «порубежная война» началась. Литовцы атаковали окрестности Брянска и сожгли Чернигов. Василий III, в свою очередь, в июле послал громить литовские земли и жечь села князей Ф. П. Сицкого (в районе Северских земель) и И. М. Телятевского (из Дорогобужа). В сентябре полки под командованием В. Д. Холмского и Я. Захарьина сожгли посад Мстиславля.

Этот сценарий развития войны, в общем, был для Сигизмунда неопасен. Стороны повоюют в пограничье и сядут за стол переговоров. Но все изменилось после того, как поднял мятеж князь Михаил Глинский. В случае его перехода на сторону Василия III он мог увести с собой многие земли Великого княжества Литовского. А это, учитывая возможные масштабы мятежа, была бы уже катастрофа.

Михаил Львович Глинский — личность необычная. Он 12 лет прожил в Италии и стал убежденным католиком. Воевал в армии саксонского курфюста Альбрехта. Дружил с магистром Тевтонского ордена Фридрихом (1498–1510). Путешествовал по Франции и Испании. В Литве занимал высокие должности — «дворского маршалка» (то есть командира придворных войск) и затем — наместника Бельского. Он был явным фаворитом и первосоветником при Александре Казимировиче. От Михаила не отставали братья: Иван Глинский держал Киевское воеводство, Василий — староство Берестейское.

Смерть короля — всегда крушение надежд для фаворита. Михаилу Глинскому не нашлось места среди людей, приближенных к новому королю Сигизмунду I. Глинский тут же встал на путь измены: он обратился с просьбами к венгерскому королю Владиславу и крымскому хану Менгли-Гирею, чтобы они «вразумили» Сигизмунда и заставили его вновь дать Михаилу Львовичу должность маршалка. Что интересно, оба монарха пошли навстречу и даже стали грозить королю, что ему будет плохо, если он не удовлетворит карьерные амбиции Глинского. Сигизмунд же четко понимал, что ему будет плохо, если он их удовлетворит: судя по замашкам, князь Михаил вряд ли бы остановился на должности маршалка, а претендовал бы если не на корону (в чем, кстати, его подозревали современники), то уж на место фаворита и первосоветника точно. Король проявил стойкость, и разозленный Глинский 2 февраля 1508 года поднял мятеж.