Всего сеяли около тридцати разных видов растений. В сельском хозяйстве в конце XV–XVI веке увеличился объем посевов гречихи и технических культур, зато уменьшилась доля пшеницы, ячменя, проса. Наиболее распространенной являлась комбинация из ржи (озимые) и овса (яровые).

В скотоводстве на одно крестьянское хозяйство в среднем приходилось: одна-две лошади и одна-две коровы. Кроме того, держали мелкий скот (овец, коз), домашнюю птицу. Из-за прожорливости свиней их разведение было развито слабо.

В хозяйстве крестьян огромную роль играли промыслы, составлявшие в совокупном доходе двора до 20 процентов. Из них в первую очередь стоит отметить рыболовство (в том числе в специально вырытых и зарыбленных прудах), бортничество, изготовление деревянной и глиняной посуды, смолокурение, железоделание и т. д.

С крестьянского хозяйства взимались значительные налоги и повинности, которые составляли главный источник государственных доходов. Повинности делились на «государево тягло» и оброк, барщину, назначаемые помещиками. В тягло входили государственные повинности: посошная (крестьян набирали в своеобразные отряды «чернорабочих войны» — посоху — для уборки трупов, строительства укреплений и т. д.), ямская (предоставление подвод для государственных нужд), тамга (сбор пошлин с клеймения коней), постройная (участие в строительных работах), «пищальные деньги» (сборы на огнестрельное оружие), устройство рыбных прудов для государя. Владельческий оброк делился на издолье (взимался зерном, отдавался каждый четвертый или пятый сноп) и посп (всеми остальными продуктами). Также вносили денежные платежи.

В XV веке налоги платили «по силе», то есть кто сколько сможет. После составления писцовых книг (описаний земель) в конце XV–XVI веке (этот процесс был долгим и непростым) начали платить «по книгам». Единицей налогообложения выступали земельные площади. Они назывались на черносошных землях сохами, а во владельческих селах — вытями. Их размер различался по регионам. Барщина на Руси была развита слабо. Господские земли обрабатывали большей частью не крестьяне, а пашенные холопы.

Всего по различным повинностям крестьяне в XV — начале XVI века отдавали 20–30 процентов годового дохода. То есть налогообложение было весьма терпимым. Это позволило, по выражению историка В. Д. Назарова, селянам «поднакопить жирок», который потом сгонит с них сын Василия III, Иван Грозный. XV и начало XVI века исследователи нередко называют «золотым веком» русского крестьянства. Оно было лично свободным и имело возможность неплохо существовать за счет своего хозяйства. Хотя, наряду с зажиточными и середняками, конечно, были и разорившиеся. Философ первой половины XVI века Максим Грек так описывал жизнь бедняков: несчастные «только ржаной хлеб ели, даже без соли от последней нищеты».

Горожане

Надо подчеркнуть, что русский город в XVI веке имел слабый урбанистический облик. Для него характерно наличие садов, огородов, даже пашен, выгонов скота, сельскохозяйственных угодий, заросших лесами берегов рек, озер, прудов и т. д. Уместно вспомнить название одной из центральных улиц Москвы — Остоженки: здесь, буквально в километре от Кремля, были сенокос, пастбище и стояли стога! Выражение «Москва — большая деревня», в наши дни употребляемое с уничижительным подтекстом, на самом деле исторически глубоко достоверно: Воздвиженка, Воробьево, Чертаново, Митино и т. д. — это все бывшие деревни, «сползшиеся» в единый город и постепенно поглощенные «большой деревней» Москвой.

Означает ли это, что в городском строительстве не было системы, что городская застройка воспроизводила в иных масштабах принципы деревенской? Вплоть до середины XVII века нет документов, фиксировавших нормы и правила городского строительства. В то же время есть свидетельства, что при застройке улицы по государевым грамотам специально «розмерялись» (например, в Новгороде в 1531 году).

Исследователи предполагают, что зодчим Московской Руси был известен закон, по которому при строительстве необходимо было соблюдать между домами «прозоры» на природу и памятные ориентиры (главным образом, храмы). То есть окна одной улицы должны были смотреть между домами другой. При этом планировка вписывалась в природный ландшафт, а церкви и монастыри ставились как архитектурные и планировочные доминанты. Нельзя было закрывать соседу вид на чтимые общественные сооружения. Сознательно создавались видовые точки на наиболее красивые панорамы. Сам город получался прозрачным, визуально просторным. Данная традиция восходила к глубокой древности, к византийским архитектурным школам, что неудивительно, если учесть, что первыми профессиональными архитекторами на Руси были именно греки[67].

Для русских городов не характерна теснота европейских. Это было во многом связано с тем, что западный город развивался внутри укрепленных стен и мог расти либо вверх, либо — за счет «уплотнительной застройки». Для борьбы с ней бюргерами применялся специальный всадник с копьем, положенным поперек седла. Он объезжал улицы, и если копье задевало стену — дом подлежал перестройке. В русских городах нужды в таких радикальных мерах не было, крепость составляла ядро поселения, а собственно городские районы — посад — росли вокруг него и не были ограничены в территориях.

Воздух русского города не делал человека свободным, как это было в Европе. Именно по облику городов Московской Руси наиболее отчетливо видно, насколько в XVI веке Россия была далека от Европы. Как известно, восточные границы Европы как цивилизации весьма размыты. Одни склонны проводить их по Одеру, отказывая в «европейскости» даже Польше, Литве, Украине. Другие же распространяют их до Урала, уверенно включая туда Россию. Более правильными, наверное, являются не географические, а культурные критерии. Одним из них считается так называемое магдебургское право — комплекс юридических норм, гарантирующих права горожан и их свободное самоуправление. Там, где в средние века и раннее новое время было магдебургское право, — была и Европа. А где ареал его распространения заканчивается, Европа заканчивалась тоже. В Восточной Европе эта линия проходит по городам Великого княжества Литовского: линия Полоцк — Орша — Гомель — Киев. Восточнее магдебургского права не было, и города Московской Руси сильно отличались от европейских — и по функциям, и по облику, и по социально-экономическому строю.

В первой трети XVI века в России насчитывалось около 160 городов. Их особенностью было развитое зонирование. В центре располагалась крепость (кремль), снаружи у ее стен был торг (структура европейского города иная: в центре рыночная площадь, ратуша, дома богатых горожан, и все это окружено крепостными стенами). В русской же крепости располагались административные здания (дом воеводы), храмы, склады и так называемые осадные дворы — пустые помещения, которые ставились внутри крепостных стен. В мирное время в них жили только особые люди — дворники, а при осаде здесь укрывались горожане с семьями и имуществом. Дворники — работники, обязанностью которых было сохранять чужие дворы на время отсутствия хозяина.

Собственно жилой дом с хозяйственными постройками, стоявший на посаде, во время масштабной осады города часто погибал. Посад нередко сжигали сами жители — чтобы у супостата не было возможности укрываться за строениями и ему нельзя было бы найти стройматериалы для постройки осадных укреплений, орудий и т. д. Эта печать судьбы накладывала серьезный отпечаток на менталитет русского горожанина — сколько раз за свою жизнь ему приходилось начинать все сначала и при этом благодарить Бога, что в осадном дворе спаслась семья, прихватив с собой самое необходимое барахлишко!

Отсюда, видимо, и особое отношение у русского народа к власти, к государству: любили ту власть, которая сумеет отвести беду, не допустить иноземного супостата до внутренних русских городов. И если она, власть, оказывалась способной на такое — все остальное ей прощалось. Этот ментальный синдром появился еще в средневековой Руси с ее мироощущением «осажденной крепости» и жизни «в кольце врагов». К XVI веку он окреп и стал важным элементом народной психологии. В нем парадоксально сочеталась щемящая душу мечта «лишь бы не было войны» с постоянной готовностью к этой войне, готовностью все потерять и погибнуть самому. И любой правитель, пусть самый кровавый тиран, спасавший от этого царившего в душах ужаса, побеждавший и прогонявший врагов, получал от народа духовную индульгенцию практически на любые деяния. Эта черта народной психологии знакома нам и по XIX веку, и по любви к Иосифу Сталину в XX («войну выиграл»)…