«Князь Василий, сын великого князя Ивана, хотя великого княжения, и хотев его истравити на поле на Свинском, у Самьсова бору, и сам побежа в Вязьму с воими и советники. А князь великий нача думати со княгинею Софиею, и возвратиша его, и даша ему великое княжение под собою, а князя Дмитрея поимаша, и с матерью княгинею Еленою».

Мы приводим оригинал, а не перевод, потому что текст явно испорчен и точный перевод затруднителен. Из этих слов следует, что Василий как-то проявил свое желание стать великим князем, после чего кто-то хотел его погубить, травил, как зайца, на Свинском поле (поле это находилось в Дорогобужском уезде, у речки Рословки, недалеко от города Рославля). Князь бежал в Вязьму, при нем были советники и, возможно, какие-то войска (все зависит от того, как читать текст: «побежа в Вязьму с воими и советники» или «побежа в Вязьму своимии советники»). Узнав об этом, Иван III, посоветовавшись с Софьей Палеолог, наложил опалу на Дмитрия-внука и его мать, а Василия возвысил.

От кого убегал Василий? Ученые высказывали самые неожиданные предположения. Так, по мнению С. М. Каштанова, речь идет о попытке побега сына Софьи в Литву; причиной же якобы стало ущемление его прерогатив в Новгороде. При этом на Свинском поле будто бы состоялось боевое столкновение войск Василия — поддержавших его литовцев — с московскими войсками, верными Ивану III. Целью мятежного сына было… нанести поражение («истравити») отцу, государю всея Руси! Василий был разбит и «в качестве пленного» увезен в Москву[28].

Из вышеописанной детективной истории совершенно непонятно, почему же Иван III за все эти злодейские планы и проступки возвысил Василия и наградил его искомым великим княжением? Да и к каким результатам могла бы привести победа Василия III над одним из отрядов московской армии? Вряд ли Иван III вернул бы ему за это права на Новгород…

А. А. Зимин мягко назвал построения С. М. Каштанова «неясностями» и предположил, что по Свинскому полю князя Василия гнали вражеские литовские войска. От них он и бежал в Вязьму[29]. В этой гипотезе нет столь явных натяжек, как в предыдущей, но все равно непонятно, почему за бегство с поля боя Иван III жалует сына великим княжением.

Представляется, что можно высказать еще одно предположение, основанное на обращении к концовке данного летописного текста. Избавление Василия от злоключений прямо связывается с опалой на Дмитрия-внука и Елену Волошанку. В таком случае, не их ли люди «хотев его истравити на поле на Свинском»? В условиях русско-литовской войны и перемещений войск к линии фронта и обратно было очень просто подослать отряд лихих людей, а гибель конкурента списать потом на литовцев или неизвестных разбойников-мародеров. Наличие в свите Василия «советников» объясняет, почему он бежал: с ним был его двор, но не серьезный военный отряд. Из этой гипотезы становится ясно, почему Ивану III потребовался совет с Софьей, лидером антидмитриевской группировки при дворе, и почему вслед за возвращением Василия из Вязьмы последовала опала на его политических противников.

Остается, правда, открытым вопрос: почему о покушении, если оно имело место, в летописи не было сказано прямо? Но, с другой стороны, мы уже могли убедиться, что тайные стороны придворной борьбы за власть отражались в источниках в весьма искаженном и неполном виде. Летопись — это не полицейский протокол, и от нее нельзя ожидать исчерпывающей полноты и информативности.

В любом случае, события 1500 года на Свинском поле подняли Василия на новую ступень власти и, наоборот, вызвали закат группировки Дмитрия-внука. Последний, формально оставаясь венчанным на великое княжение соправителем Ивана III, со второй половины 1500 года перестал фигурировать в правительственных документах. Василий же, напротив, с 1500 года именуется «великим князем всея Руси», получает руководство судебными делами на Белоозере (1501), выдает жалованные грамоты в Новгороде (1500) и Твери (1501).

Софья между тем старалась максимально использовать свое восстановившееся влияние на мужа. На этот раз Иван III послушал жену. 11 апреля 1502 года он официально «положил опалу на внука своего, великого князя Дмитрея Ивановича, и на его матерь, великую княгиню Елену, за малое их прегрешение, с очей сослал и в крепости посади и до их смерти». Их имена запретили поминать на церковных службах, Дмитрия больше не именовали «великим князем». «Того же месяца апреля 14… пожаловал своего сына Василья, благословил и посадил на великое княжение Володимерьское и Московское и учинил его всеа Русии самодержцем»[30].

Игра была сыграна. Почти. Потому что как у высокопоставленных родителей возникают проблемы с детьми, так и у дорвавшихся до власти сановных детей бывают неожиданные неприятности со старящимися родителями, которые на закате жизни вдруг впадают в неуместное покаяние и некстати пытаются исправить былые грехи…

Политический конкурент всегда еретик

Кстати, о грехах. Борьба за великокняжеский престол в конце XV — начале XVI века проходила на фоне серьезных духовных подвижек в церковной сфере. Сторонники будущего Василия III сумели успешно разыграть религиозную карту, обвинив своих политических оппонентов в ереси. Страшнее этого обвинения на Руси ничего нельзя было придумать. Главной жертвой этого инквизиционного процесса пала мать Дмитрия-внука, Елена Волошанка, убитая надзирателями в тюрьме 18 января 1505 года. Гонения на еретиков, которым она покровительствовала, ослабили политические позиции Дмитрия-внука и помогли прийти к власти Василию.

Поэтому возникает вопрос: что это была за ересь, справедливы ли были возводимые на Елену Волошанку и ее «кружок» обвинения? Чего в этой истории больше: искренней борьбы за чистоту веры или интриг и политической конъюнктуры?

Русская православная церковь в средневековье была нетерпима к любому вольнодумству и реагировала на него в высшей степени остро, что вело к радикальному уничтожению малейших ростков ересей в самом зародыше. Английский историк Яна Ховлетт справедливо заметила: «В христианской традиции ересь — это haeresis: выбор христианином мнения, отличающегося от церковной догмы. „Отступление“ является переводом слова apostasis, т. е. отказ от христианской веры и переход в веру другую. Но в русской церковной практике понятие отступления используется одновременно и для понятия apostasies, и для понятия haeresis. В этом одна из причин проблематичности ереси в России»[31]. Иными словами, малейшее сомнение, свое мнение сразу расценивались как измена вере, покушение на самое святое. Раз и навсегда усвоив христианский канон, Русская православная церковь отказывалась его пересматривать. Этот радикализм не давал развиться мнениям и сомнениям в серьезные еретические течения. Недаром те немногие случаи ересей, которые нам известны, связаны с иностранным влиянием или воздействием чужой, придуманной не на Руси религии или духовного течения (арианство, иудаизм). Своих, доморощенных ересей Россия в средневековье просто не знала. Известные нам случаи «отклонения от веры» в ранний период единичны и к тому же сомнительны («скопец» Андреян в 1004 году, «еретик» Дмитрий в 1123-м). Позже их число все равно оставалось незначительным, причем важно то, что они почти не касались догматики, а были связаны в основном с вопросами церковной дисциплины, аскетики, обрядовой стороны православия. Фигурально выражаясь, своего Ария средневековая Русь не породила. И такое положение сохранялось, по крайней мере, до конца XV–XVI века.

Поэтому люди русского средневековья не ощущали исходящей «изнутри», от своих соплеменников угрозы чистоты веры. Зато религиозный соблазн мог прийти извне: раз усвоив определенную христианскую парадигму, Русь оказалась маловосприимчивой к восточным и западноевропейским попыткам ее интерпретации. Она считала все это ересями — «иудейской», «латинской» и т. д. Данное обстоятельство порождало несколько очень важных идеологических установок. Проблема «чистоты веры», с которой в Библии прежде всего связывались категории измены — верности, имела, если можно так выразиться, в основном охранительную «внешнюю» трактовку. Здесь была питательная среда для ксенофобии, неприятия на подсознательном уровне чужих, иноземцев, приверженцев других конфессий. Поэтому даже сами контакты с ними требовали осторожности, а отъездчик за границу уже казался потенциальным изменником (неважно, переменил ли он веру: он все равно не способен сохранить ее целостность в окружении еретиков).