Город на берегу озера Онтарио красив какой-то непривычной для нас, я бы сказал, мужской красотой. Длинные и прямые перпендикуляры-улицы резво бегут с севера на юг чуть не через весь город. Они словно прочерчены не признающим затей архитектором, предпочитающим всем изыскам школьную линейку и простой карандаш.

В центре, или, как говорят в Северной Америке, в даун-тауне, полно небоскрёбов. Разукрашенные вечно светящимися рекламами, призывающими хранить деньги в самых различных банках и пить пиво только фирмы «Молсон» или, наоборот, «О'Киф», эти высоченные домины не давят своей высотой — они строги и элегантны. На первых этажах многих зданий броские, красным по белому, объявления двухметровыми буквами: «Свободная площадь. Сдаётся частным лицам и компаниям». Охотников снять апартаменты или устроить служебный офис в великолепно отделанных домах находится мало: цены подскочили почти до крыш небоскрёбов. Раньше за аренду конторских помещений платили 750 тысяч канадских долларов в год, сегодня это удовольствие обходится в три миллиона.

Бизнесмены урегулируют свои проблемы за счёт людей, к распределению их прибылей отношения не имеющих. А другие? Простенькая двухкомнатная квартирка в центре обходится в 200–300 долларов в месяц. «Квартплата будет с каждым годом увеличиваться на шесть процентов», — мрачно предрекает газета «Глоб энд Мейл». Добавьте сюда ежегодный 15-процентный рост стоимости электроэнергии и представьте, с какими проблемами приходится сталкиваться канадцу в первой половине годов восьмидесятых.

Дороговизна больно ударяет и по квартиросъёмщикам, и по тем, кто эти квартиры сооружает. Лучше жить в тесноте, уповая на приход счастливо-сказочных времён, чем раскошеливаться при нынешних темпах роста инфляции — 10 процентов в год! — на покупку нового жилья, полагают теснящиеся в обиде. В результате 16 из каждых ста профессиональных строителей безработны. Угроза потерять место дамокловым мечом висит над пятьюдесятью тысячами человек, занятых в строительстве. Высок уровень безработицы и в других отраслях — в среднем по стране он достиг десяти процентов.

Куда бы пристроиться? С этого безрадостного вопроса начинается трудовая жизнь выпускников канадских колледжей и университетов. Считается, что в Торонто энергичному парню с дипломом найти работу полегче, чем, например, в Ньюфаундленде. Каждый третий житель этой провинции вынужден — не по собственному, конечно, желанию — сидеть дома или убивать имеющееся в избытке время в очередях на биржах труда. Но и в относительно благополучном Торонто на сотню питомцев университета Онтарио — 13 безработных. Большинство — женщины. Иногда пролетают годы, прежде чем подвернётся местечко по или не по специальности. Ну а бедолагам, оказавшимся не у дел после 45 лет, остаётся лишь посочувствовать: не помогут ни отличные рекомендации, ни накопленный опыт.

Федеральное правительство ищет выход из грозного и тревожного положения. Для молодых канадцев создана государственная программа обучения рабочей силы. Программа ежегодно обходится налогоплательщикам в 800 миллионов. Её усвоили свыше 300 тысяч человек. А результаты? Практически — нет. «Инициаторы программы убеждают общество: в стране создаются новые рабочие места. Наших учащихся вычёркивают из списков безработных. Но ведь это — ложь», — сетует на страницах «Торонто Стар» преподавательница курсов. И с ней нельзя не согласиться. Везёт только третьей части выпускников.

Но отвлечёмся от тягостной для канадцев статистики. Торонто сравнивают с Нью-Йорком и Чикаго. Город действительно живёт в чётком и стремительном ритме. Всего несколько фондовых бирж мира превосходят по размаху двоюродную сестрицу из Торонто. И нет, кажется, промышленных товаров, которых бы здесь не производили.

И всё же Торонто не так американизирован, как его представляют или хотят представить. Это особенно относится к его жителям. Спросите в Нью-Йорке, как найти нужную вам улицу. Молчание, пожатие плечами — весь ответ. В Торонто объяснят в подробностях, проведут и спросят, откуда вы. К нам, заслышав русскую речь, подходили не раз. Спрашивали: «Рашшианс?» — и одаривали одной и той же историей. Ещё в том, прошлом, веке или в начале этого в Канаду перебрались прапрадеды и деды. Бывает, бабушка и отец, посидев за праздничным столом, перебрасываются русскими, украинскими фразами. А вот мы и дети… Как-то само собой получилось, что фамилии носим английские, и хорошо, что хоть сразу понимаем, когда говорят на нашем, родном. И выкладывается, будто не подводящий пароль, малюсенький запасец заученных слов: «здравствуйте, спасибо, до свидания, мама».

В провожатые мы получили усатого, прямо с картинки, пожилого украинца. Несмотря на взаимную симпатию, общаться было сложновато. Увы, редко понимали нашего спутника и сами канадцы. Так и беседовали на причудливой мешанине из русских, украинских и английских слов, произносившихся переводчиком с неподражаемым украинско-английским акцентом.

Не случайно, наверно, с языка коренных жителей страны — индейцев — название города переводится как «место сбора». Каких речей не наслышишься, гуляя по широченным улицам! То вдруг забредёшь в район, где с дикой скоростью тараторят по-итальянски. Увидишь вывеску на греческом и поймёшь, что попала она в эту часть города закономерно — живут тут одни греки. На протяжении нескольких кварталов нас преследовал резкий немецкий говор. И, как я уже говорил, немало в Торонто славян. В Канаде проживает около полумиллиона украинцев и 120 тысяч русских. Их предки осели здесь до революции: спасались от голода и религиозных притеснений.

Вообще немного отыщется на карте стран, национальный состав которых был бы настолько разнообразен и до неправдоподобия пёстр. Большинство населения — англо- и франко-канадцы. За ними немцы, итальянцы, голландцы, скандинавы, поляки… Иммиграция исключительно высока, но только из Европы и Америки. Перед выходцами из Азии и Африки ставятся труднопреодолимые препоны.

Таксист-ливанец подробно и от души исповедовался случайным седокам. Десять лет назад полулегально пробрался в Канаду. Мучился, голодал, скитался, страдал и копил деньгу, но вывез-таки из Бейрута семью. Сейчас всё вроде бы образовалось: получил канадское подданство, выкупил у ростовщика такси. Только вот работать приходится с утра до ночи. «С утра до ночи» — понятие растяжимое, и мы переспросили, сколько именно. Ответ ошеломил:

— Девятнадцать-двадцать часов в сутки. Сплю в машине рядом с аэропортом. Зато в четыре часа утра я в очереди первый.

Мы не поверили, и шофёр из Бейрута побожился всеми неизвестными нам богами и благополучием сына, фотография которого была продемонстрирована для пущей убедительности.

Кстати, расплачиваясь за такси, мы пару раз видели, как, беззвучно шевеля губами, водители заглядывали в какие-то непонятные таблички, а потом сдирали с нас побольше, чем значилось на счётчике. Виновницей оказалась всё та же уже нами прочувствованная и оттого ненавидимая инфляция. Стоимость проезда дорожает так, что не успевают переделывать счётчики. Похоже, делающие таблички без работы не останутся.

А теперь вернёмся к нашему, точнее, канадскому хоккею. Думаю, не надо беспокоиться за своё благополучное существование и служащим «Торонто Мейпл Гарденс». Хоккей — депрессия ли, инфляция, война — делает стопроцентные сборы. Сказать, что в Канаде он вид спорта номер один, значит нанести хоккею и канадцам незаслуженное оскорбление. Это и национальная святыня, и гордость, и неисчерпаемая, словно озеро Онтарио, тема для разговоров.

«Хотите приехать в Торонто и не выглядеть презираемым всеми идиотом? Зазубрите имена наших „Листьев“», — советует местная пословица. Она ни на йоту не лжёт.

— Я целиком завишу от того, как сыграют «Мейпл Лифс» дома или в гостях, — жаловалась нам старушка одуванчик. — Проиграй они кому-то — муж, сын, внуки к завтраку не притронутся.

Мы вежливо посочувствовали пенсионерке-мученице.

— Правда, если бы наш капитан Ситлер не получил в прошлом году травмы, а Сальмингу подобрали бы в пару защитника его класса… — продолжала старушенция, и я подумал, что она, возможно, и вписалась бы в толпу, которую я видел на матче с «Флайерс».