Встретив фрейлейн Минну выходящей из дверей дома — она направлялась на репетицию в театр, — Рихард был отрекомендован ей в качестве нового капельмейстера и сразу был поражен ее внешностью, приятным голосом и скромными манерами. Молодой человек внезапно понял, что больше никуда не уедет из Лаухштедта. Жребий был брошен. Вот она, та единственная, с которой он способен прожить всю жизнь!

Конечно, рутинная и плохо вознаграждаемая работа капельмейстера в провинциальном театре не могла удовлетворить амбиции Вагнера. Но от любых попыток изменить что-либо его удерживали, по его собственному признанию, «две страсти: с одной стороны, удовольствие, с каким я писал стихи „Запрета любви“, с другой — моя склонность к Минне»^[80]. Ей тоже явно был симпатичен еще слишком молодой новый дирижер, оказывающий ей недвусмысленные знаки внимания. Она отвечала взаимностью, даже самоотверженно ухаживала за Вагнером, когда тот болел. Однако от любых попыток более тесного сближения Минна низменно отказывалась…

В конце лета Лаухштедтский театр переехал на гастроли в Рудольштадт (Rudolstadt), а оттуда — на полугодовой зимний сезон 1834/35 года — в Магдебург. Вагнер возлагал большие надежды на работу в гораздо более крупном и развитом городе, каким являлся Магдебург (хотя и не менее провинциальным): вкусы лаухштедтской и рудольштадтской публики настолько шли вразрез с развитием его музыкального таланта, что доставляли ему почти физические страдания. К тому же роман с Минной во время пребывания в Рудольштадте зашел в тупик. Они даже на некоторое время расстались. Однако встретившись вновь в Магдебурге, их «холодные и намеренно равнодушные отношения» возобновились.

В Магдебурге Вагнер рискнул, наконец, начать контролировать оперные постановки и проводить в жизнь собственные идеи. К тому моменту он осознал себя не просто композитором — а оперным композитором. Он пишет в мемуарах: «В это же время (конец 1834 года. — М. З.) я набросал музыкальную концепцию, именно симфонию E-dur, первая часть которой (размер ¾) как композиция была уже закончена. На стиль и план этой работы повлияли и Седьмая и Восьмая симфонии Бетховена, и, насколько помнится, мне нечего было бы краснеть за качество этой работы, если бы я ее окончил или, по крайней мере, сохранил то, что было готово. Но уже около этого времени во мне выработалось убеждение относительно невозможности сделать в области симфонии после Бетховена что-либо новое и значительное. Напротив, опера, где к моим услугам не было никакого прообраза — это я чувствовал всё глубже и глубже, — действовала на меня как определенная форма искусства возбуждающим образом во многих направлениях (курсив наш. — М. З.)»^[81].

Жизненный путь был окончательно определен. И это путь оперного реформатора.

Тем временем до Вагнера дошли слухи, что театральная дирекция Лейпцига приняла решение вновь отклонить постановку «Фей». Но теперь это известие его даже не огорчило: всецело поглощенный сочинением новой оперы, Вагнер уже потерял всякий интерес к старой. На одном из концертов он лишь исполнил увертюру к «Феям». Благосклонность, с которой публика приняла эту вещь, лишний раз подтвердила композитору, что прав он, а не какие-то дельцы от театра.

Во второй половине сезона 1835 года в Магдебург прибыл добрый знакомый Вагнера еще со времен обучения в лейпцигской школе Святого Николая драматург Теодор Апель (Apel), который к тому времени написал драму «Христофор Колумб». Вагнер рекомендовал ее дирекции театра для постановки, получил согласие и взялся создать к ней несколько музыкальных номеров, в том числе и увертюру, которую так и назвал «Колумб». Интересно отметить, что сама пьеса успеха не имела, чего нельзя сказать об увертюре. После быстрого снятия спектакля с репертуара ее продолжали с неизменным успехом исполнять в концертах.

По окончании театрального сезона 1835 года Вагнер одержал еще одну победу; на этот раз исключительно на поприще капельмейстера. Ему удалось пригласить в Магдебург на гастроли саму Шрёдер-Девриент, чей талант поразил его еще в детстве. Она выступила в ролях Дездемоны и Ромео[82]. Вагнер, по собственному признанию, испытал «громадное удовольствие дважды с восторженным одушевлением дирижировать операми, в которых она пела, и таким образом находиться с ней в непосредственном артистическом сотрудничестве»^[83].

Но в начале мая Рихард лишился своей должности — оперная труппа была распущена, а дирекция театра, фактически объявив себя банкротом, тем самым здорово сэкономила на полагающейся артистам зарплате. Это был тяжелый удар; из причитающегося Вагнеру жалованья он надеялся выплатить сделанные им долги и, более того, привезти часть денег сестре с матерью в Лейпциг, чтобы доказать свою материальную независимость.

Надо сказать, что Вагнер никогда не умел жить по средствам. Его презрение к золотому тельцу всю жизнь играло с ним злую шутку, ведь фактически девиз «не мы для денег, а деньги для нас» сводился к явному неумению считать эти самые «презренные деньги». Всегда оказывалось, что средства внезапно заканчивались и взять их было абсолютно негде. Это заставляло Вагнера постоянно делать долги, не заботясь о том, из каких источников он будет отдавать их. Так случилось и на этот раз.

Вагнер был вынужден спешно покинуть Магдебург и вернуться в Лейпциг за материальной поддержкой сестры Розалии. Минна же оставалась в Магдебурге, так как драматическая труппа пока сохранялась при театре. Влюбленные вновь расстались. Единственным утешением для Рихарда в эти тяжелые дни стала твердая уверенность в том, что, несмотря на трудности, он всё же оказался способен по-настоящему служить в театре: впервые он продержался на ответственном посту капельмейстера целый театральный сезон да еще с надеждой быть приглашенным на эту должность в будущем. А деньги — это дело наживное. Вагнер считал, что еще будет богат, что еще вознаградит Розалию за ее доброту и поддержку.

Именно поэтому в Лейпциге его волновала лишь одна проблема (за исключением погашения долгов): продлит ли театре ним контракт в следующем сезоне? Получив, наконец, долгожданное известие, Вагнер поспешил назад в Магдебург, преисполненный самых радужных надежд сделать предстоящий театральный сезон 1835/36 года самым блестящим и доказать всем, насколько он — «лучшее приобретение директора Бетмана».

Для осуществления своего грандиозного замысла Вагнер предпринял длительную поездку для отыскания хороших певцов, способных поднять уровень труппы на должную высоту. Надо сказать, что данное предприятие принесло свои плоды, правда, не столь блестящие, как рассчитывал Вагнер. Помимо прочего, ему удалось уговорить переселиться в Магдебург из Нюрнберга, куда он заезжал во время своей антрепренерской поездки, свою сестру Клару и ее мужа, оперного певца Генриха Вольфрама (Wolfram).

С 1 сентября 1835 года Вагнер официально вступил в должность музикдиректора, на которой столкнулся с новыми трудностями. Дирекция театра предпринимала всяческие ухищрения, чтобы занижать певцам и музыкантам причитающееся им по контрактам жалованье. Естественное недовольство организацией труда выплескивалось на музикдиректора. К тому же далеко не все артисты оправдали те надежды, которые возлагал на них Вагнер. Но он не сдавался и, как сам вспоминал, «был неутомим в изобретении средств поставить наши спектакли выше уровня, обыкновенно доступного таким скромно организованным театрам маленьких городов»: «…я постоянно вооружал против себя директора Бетмана, увеличивая оркестр, который ему приходилось оплачивать. Зато я наверстывал его симпатию, усиливая хор и количество музыкантов, играющих на сцене, которые ему ничего не стоили и придавали значительный блеск нашим спектаклям»^[84].