На этот раз Вагнер с семьей обосновался под Неаполем, сняв виллу «Ангри» (Angri), расположенную на холме Посилиппо (Posilippo), знаменитом своими живописнейшими видами, благодаря которым это место еще со времен Древнего Рима было облюбовано для строительства вилл богатых патрициев. 4 января Вагнеры въехали в свое временное жилище. По счастливой случайности буквально в нескольких минутах ходьбы от него в то время находилась и мастерская талантливого «русского немца» П. В. Жуковского, о котором мы уже не раз упоминали. Художник, очень много путешествовавший по Европе, черпал вдохновение в прекрасной природе Италии и делал многочисленные наброски неаполитанских окрестностей. Узнав о том, что его кумир ныне живет совсем рядом, Жуковский посчитал это знаком судьбы. Испытывая вполне естественную робость перед мировой знаменитостью, отличавшейся еще и довольно вздорным и непредсказуемым характером (Жуковский был уведомлен об этом Козимой в дни первого Байройтского фестиваля, когда его личное знакомство с композитором так и не состоялось), 18 января художник появился на пороге виллы «Ангри». Но он был приятно удивлен, найдя в Вагнере радушного и гостеприимного хозяина. Между ними мгновенно установились полное взаимопонимание и симпатия. Прощаясь под вечер, Вагнер настаивал, чтобы Жуковский непременно посетил его снова, причем в самое ближайшее время.

Надо сказать, что Вагнеру постоянно требовалось общество друзей и единомышленников. Он никогда не был угрюмым отшельником, обожал принимать гостей и находиться в центре внимания. Вагнер очень быстро очаровывался каждым новым знакомым, максимально приближал его к себе. Но такая мгновенно возникавшая симпатия очень часто оборачивалась столь же быстрым разочарованием. Могучий интеллект Вагнера требовал от «ближайшего круга» соответствовать ему. Такого рода испытание выдержать было под силу далеко не всем. Но в случае с Жуковским, несмотря на то, что их отношения развивались довольно непросто, интуиция не подвела Вагнера: художник оставался рядом с ним до конца его жизни, и вскоре именно он в тесном союзе с композитором начал работать над сценическим воплощением «Парсифаля».

Вагнер сумел по достоинству оценить талант Жуковского. Ровно через месяц он заказал Павлу Васильевичу большой, в человеческий рост, портрет Козимы. Тогда же он проникся твердой уверенностью, что Жуковский — это именно тот художник, который способен воплотить для сцены образы «Парсифаля».

Здесь же, на вилле «Ангри», Вагнера посетил еще один талантливый молодой человек, начинающий композитор, в то время проходивший обучение в Неаполе. Его звали Энгельберт Хумпердинк[535]. Вскоре вслед за Вагнером он отправится в Байройт, станет членом «Канцелярии нибелунгов», будет переписчиком партитуры «Парсифаля», примет участие в подготовке к его премьере. А в 1889 году, уже после смерти Вагнера, именно Хумпердинк станет преподавать композицию его сыну Зигфриду.

Будучи окружен приятными людьми, наслаждаясь мягким итальянским климатом, Вагнер очень быстро восстановил свои силы. Его 67-й день рождения прошел как никогда счастливо. Силами «своего домашнего кружка» была представлена «Сцена в храме Грааля» из первого действия «Парсифаля»: сам Вагнер с дочерьми принимал участие в импровизированном спектакле, а Хумпердинк аккомпанировал им на фортепьяно. 26 мая, в сопровождении Жуковского, все отправились дальше путешествовать по Италии и посетили город Равелло, жемчужину Амальфитанского побережья. Там композитор обратил особое внимание молодого друга на палаццо Руфоло, построенное между XI и XIII веками. Именно таким представлял себе Вагнер волшебный зачарованный сад злого волшебника Клингзора. Жуковский тут же сделал эскизы с натуры для будущих декораций «Парсифаля».

Из Равелло компания переехала в Венецию. Она поистине мистически затягивала Вагнера в свои сети, вновь и вновь заставляя возвращаться к лабиринтам каналов и узких улочек, роскоши Дворца дожей и многочисленных палаццо патрициев. Вагнер был бессилен противиться очарованию этого загадочного древнего города, словно сам был рыцарем, гибнущим в садах Клингзора…

В Венеции Вагнеры остановились в палаццо Контарини (Contarini) на Большом канале и прожили там до 24 августа, когда, завершив свой итальянский тур, отправились, наконец, в обратный путь. По дороге они посетили Рим, Сан-Марчелло, Пистойю, Флоренцию, Сиену. В Сиене Вагнер, глядя на кафедральный собор, сказал Жуковскому о том, что именно таким ему видится храм Святого Грааля. Павел Васильевич учел и это пожелание композитора.

Таким образом, некоторые подлинные «природные» декорации вагнеровской «священной мистерии» можно до сих пор увидеть в реальности, так сказать, в натуральную величину.

По возвращении в Германию Вагнер не спешил в Байройт, а 31 октября прибыл в Мюнхен. Здесь он встретился с Людвигом II. В двух частных концертах 10 и 12 ноября Вагнер продирижировал для короля отрывками из «Лоэнгрина» и «Парсифаля» и вновь заручился его материальной поддержкой предстоящей премьеры «Парсифаля» в Байройте. Вагнер специально отметил, что в программе второго Байройтского фестиваля будет только этот спектакль, именно тогда названный им «Бюненвайфестшпиль»[536]. (Этот термин с тех пор используется исключительно применительно к вагнеровскому «Парсифалю», иногда даже опускается само название.) Людвиг II тут же великодушно распорядился о безвозмездном предоставлении для Фестшпильхауса хора и оркестра Мюнхенского придворного театра.

Кроме короля, Вагнер встретился в Мюнхене еще с одним человеком, который сыграл не последнюю роль в важнейшем событии в жизни композитора — премьере «Парсифаля». Этим человеком был первый капельмейстер Мюнхенского придворного театра Герман Леви (Levi). Он был назначен на этот пост в 1872 году и бессменно находился на нем вплоть до 1896-го. Вагнер побывал на нескольких постановках, которыми дирижировал Леви (особенно он прославился как интерпретатор опер Моцарта), и был очарован его мастерством. Композитор тут же решил, что пригласит именно Леви дирижировать премьерой «Парсифаля» (тут как нельзя кстати пришлось распоряжение Людвига 11 о предоставлении оркестра Мюнхенского придворного театра) и, тепло простившись с ним, 17 ноября выехал в Байройт.

Первого декабря всем «патронам Байройта» Вагнер официально объявил, что премьера «Парсифаля» состоится летом 1882 года. Сам же он продолжал усиленно работать над партитурой, чтобы успеть закончить ее к назначенному сроку. Правда, репетиции планировалось начать заранее, летом наступающего 1881 года.

Этот год начался с непредвиденных волнений. Не подозревая о договоренности Вагнера с Людвигом II, Ганс Пауль фон Вольцоген, к тому времени не только отвечавший за выход «Байройтских листков», но фактически являвшийся пресс-секретарем Вагнера, подтвердил слухи о том, что композитор заручился поддержкой нескольких высших аристократических фамилий Германии и именно они будут официальными «патронами» второго Байройтского фестиваля. Но Людвиг II, узнав об этом, ничуть не обиделся на друга. Последствием необдуманного поступка фон Вольцогена стала вовсе не катастрофа, как казалось в первое время Вагнеру, а, наоборот, победа: король официально объявил, что единолично возглавит второй Байройтский фестиваль, более того, отказывается от приобретенного им в 1878 году права на постановку «Парсифаля» в Мюнхене без возврата денег, заплаченных за него. Король также подтвердил свое прежнее решение о предоставлении в распоряжение Вагнера хора и оркестра Мюнхенского придворного театра. Судьба фестиваля была решена.

Уже 14 апреля Герман Леви прибыл в Байройт и поселился в «Ванфриде». А 31 мая композитор начал работать над инструментовкой второго акта «Парсифаля».

Здесь нам придется еще раз вернуться к болезненной теме антисемитизма Вагнера. Итак, прекрасный дирижер еврейской национальности Герман Леви жил в доме Вагнера. Композитор принял его как самого дорогого друга. Довольно странный поступок для «патологического антисемита», каким часто рисуют Вагнера. Но этого мало. 28 июня Вагнер получил анонимный донос, в котором сообщалось, что у Леви якобы роман с Козимой; автор пасквиля также советовал Вагнеру «соблюсти чистоту его произведения» и не позволять дирижировать на премьере еврею. Сам факт получения подобной анонимки (автора так и не удалось найти) говорит о том, в какой среде жил композитор, насколько всё тогдашнее общество было отравлено ядом антисемитизма. Что же предпринял «антисемит» Вагнер? Он откровенно показал клеветнический пасквиль самому Леви, тем самым давая ему понять, что, во-первых, не верит ни одному слову, а во-вторых, считает, что национальность дирижера не имеет для него ровно никакого значения. Но Леви не оценил откровенности Вагнера, посчитал себя оскорбленным и на следующий же день уехал в Бамберг. Вагнер послал ему вдогонку отчаянное письмо: «Ради Бога, поворачивайте назад и давайте же, наконец, узнаем друг друга как следует! Пусть Ваша вера не станет меньше, а к ней добавится мужество! Может быть, в Вашей жизни произойдет большая перемена, но в любом случае — Вы мой дирижер „Парсифаля“!»^[537]