Даль сидит на мягком войлоке, пьет чай с каймаком, благодушно внимает озорной песне.
Далеко ли было до пожара, а вот он, Даль, все сгладил да уладил — «худое молчанье лучше доброго ворчанья». Один опытный человек предупреждал Даля, когда тот впервые собирался «на линию»: уральцев надо сечь из десяти семерых — между ними «нет ни одного, который бы при имени царя, начальства, Москвы был преисполнен чувствами, подобно нашему мужику, солдату, и у которого бы дрогнула рука перерезать горло у каждого из нас, если бы представился к тому случай»[58]. Даль сокрушенно качает головою: послушайся эдакого советчика — и впрямь из-за мелочи какой-нибудь вызовешь бунт.
Здесь говорят: «Живи, живи, ребята, пока Москва не проведала»; еще говорят: «Велика русская земля, а правде нигде нет места». Чиновник особых поручений Даль хочет доказать, что «Москва» — это вовсе не сечь из десяти семерых и что справедливый человек несет с собой правду. Он выезжал «на линию», изучил тщательно положение дел, составил доклад; потом ему сообщили, что записку его читали казакам в собрании и «некоторые заплакали от благодарности, что так хорошо известны все обстоятельства их жизни»[59]. Даль благодушно потягивает чай с каймачком, сонно сидят в тени на завалинках казаки — «худое молчанье…».
Даль и сам сочиняет песни казачьи; вот написал бравую «Песню для уральцев на поход 1835 года на Тобол»[60].
«Жилы порвем, да дойдем», «За царем служба не пропадает» — словом, «Мир да лад — божья благодать»…
Но благодати нет, и песня за высоким забором не просто озорная, и слепец на дороге высоким скопческим голосом поет не про сто молодцов отборных, — поет, словно плачет, и зажигает сердце: у Яикушки круты бережки, низки долушки,
В том же 1835 году, когда сто молодцов на конях задорных двинулись учебным походом на Тобол, из Оренбурга вышел карательный отряд, возглавляемый самим военным губернатором Перовским: среди казаков началось волнение из-за введения обязательной запашки полей под хлеб. Василий Алексеевич Перовский «лично объехал все ослушные станицы» и «наказал при себе и на месте всех без изъятия виновных, а первых и главных зачинщиков отправил сверх этого в Оренбург для предания суду и для всегдашнего удаления их от места прежнего жительства».
Посылая Перовского управлять беспокойным Оренбургским краем, Николай Первый вручил ему чистые листы со своей подписью: военный губернатор мог предписывать от царского имени.
Государь знал Василия Перовского («Базиля») смолоду. Один из пяти «незаконных» сыновей («воспитанников») графа Алексея Кирилловича Разумовского (фамилия «воспитанников» — от названия подмосковного имения Перово), Василий Алексеевич получил прекрасное домашнее образование, затем окончил курс в Московском университете. Семнадцатилетним юношей участвовал в Бородинском сражении (ему оторвало пулей указательный палец на левой руке, он надевал на культю длинный серебряный наконечник — подробность, излюбленная биографами и запечатленная на портрете Брюлловым). В Москве Василий Перовский был взят в плен французами, его допрашивали Мюрат и Дазу, чудом он спасся от расстрела и был отправлен с колонной пленных во Францию; конвоир отнял у него сапоги, он топал босой по замерзшей грязи — у него на глазах расстреливали отстававших.
Василий Перовский был причастен к тайному обществу; У Даля «причастный» — «прикосновенный, близкий, сродный, связанный, союзный». Первое толкование («прикосновенный») всего лучше определяет отношение Перовского к обществу: «прикоснулся» — не более того.
14 декабря Василий Алексеевич вышел на Сенатскую площадь как флигель-адъютант нового государя; один из восставших солдат ударил Перовского по спине поленом.
Дальше следует сановная биография, куда менее увлекательная: директор канцелярии Морского штаба, оренбургский военный губернатор.
В насыщенной яркими событиями и яркими людьми жизни Перовского отношения его с Далем — всего лишь более или менее заметная частность. Ценитель искусств, приятель Пушкина и Брюллова, человек, близкий Карамзину и Вяземскому, друг Жуковского — и Даль, тоже одаренный литератор, образованный собеседник и, между прочим, толковый (смешно: про Даля, как про словарь, — «толковый») и очень исполнительный чиновник. Генерал-адъютант, сын сановника и брат сановников, человек, близкий государю, друг государыни — и Даль, отставной флота лейтенант, которого Перовский «подобрал» по протекции в военном госпитале и (буквально!) «дал чин асессора и взял в секретари». Все это приходится держать в уме, произнося слова «личная привязанность», «дружба». Все это держал в уме чиновник особых поручений Даль — иначе не писал бы о своем «благодетеле»: «Я хочу отслужить несколько и не оставаться у него в долгу свыше сил моих».
Мы не станем, пожалуй, изображать тесный семейный вечер (а они были, такие вечера), на котором начальник края и состоящий при нем чиновник беседуют об изящной словесности или слушают музыку; не станем, однако, приуменьшать ни личной привязанности Даля, ни дружелюбия Перовского. Отношения были построены на «субординации неписаной» (или не только «писаной»), но, рассматривая отношения Даля и Перовского «в делах», следует все-таки весьма ясно осознавать, что Даль состоял при Перовском, а Перовский управлял краем, проводил политику.
Лев Толстой, который долго (и с «симпатией») интересовался Перовским, в конце концов написал о нем: «Эта крупная фигура, составляющая тень (оттенок) к Николаю Павловичу… выражает вполне то время». Тень к Николаю Павловичу, Перовский выражал в своей личности и в своей политике то (николаевское) время.
Великий князь Александр Николаевич (будущий Александр Второй) совершал путешествие по стране, в которой предстояло ему царствовать. Ехал быстро — сопровождавший его Жуковский сравнивал поездку своего воспитанника по России «с чтением книги, в которой великий князь прочтет пока только оглавление».
«В Оренбурге генерал-губернатор Перовский устроил ему блестящий прием, соединив европейские удовольствия с азиатскими потехами, — сообщает официальная история жизни и царствования Александра Второго. — Поутру вновь образованные регулярные башкирские полки, смешанные с уральскими казачьими, стройными маневрами занимали великого князя; вечером Киргизская орда, нарочно прикочевавшая к Оренбургу… забавляла его всем, чем только могла: скачкою на лошадях маленьких полунагих киргизят; скачкою их же на верблюдах; состязанием киргизов в борьбе между собою; заклинанием змей; хождением босыми ногами по голым острым саблям, дикою пляскою… Не обошлось и без бала, происходившего посреди киргизского кочевья, в нарочно выстроенной изящной галерее, под звуки европейского оркестра. Бал удался как нельзя лучше, и великий князь долго танцевал с оренбургскими красавицами».
16 июня 1837 года наследник прибыл в Уральск. В официальной истории говорится: «Ему была показана примерная рыбная ловля осетров, и летняя, и зимняя… Из пойманного осетра тут же вынули икру, посолили ее и подали к закуске на особо устроенном плоту. Пребывание в Уральске цесаревича ознаменовано закладкой церкви во имя св. Александра Невского, первого православного храма среди раскольничьего населения края».