Писем нет — опубликованных: стоит ли пренебрегать такой поправкой? В Государственной публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, в фонде В. Ф. Одоевского[47], хранится писарской рукой перебеленное (у чиновника особых поручений писарь был, конечно), но самим Далем, точнее Казаком Луганским, подписанное стихотворное послание «Александру Сергеевичу Пушкину». Послание предлинное, написанное раешным стихом и удивительно расхлябанное (Даль хорошо говорил в таких случаях: «расклепанное»), — из тех стихотворений, когда поэт на «пятачке» топчется и ни вперед ступить, ни точку поставить. Однако для нас послание это не «изящная словесность», не «поэзия», но послание — тем и интересно. Оно условно датировано 1835 годом — скорее надо бы началом 1836-го: Пушкин получил разрешение издать «четыре тома статей чисто литературных» — это будущий «Современник», — и Даль отзывается радостно:

Затем Даль долго (и ему, должно быть, кажется — смешно) описывает некоего «единоторжца», «откупщика», торгаша-мошенника, который объявил пир на весь мир, себя расславил, обещал яства да вина, но не дал и чистой воды, а торгует, «пройдоха», «поганым настоем», да еще

Далю не откажешь в уме и здравом смысле: уж если он отправил Пушкину (и Одоевскому — похоже, и тому и другому) это «отменно длинное, длинное, длинное» послание, значит полагал, имел основания полагать, что оно придется кстати.

Образ «пройдохи», «единоторжца» и правда без труда разгадывается — это Сенковский и его (им присвоенный) журнал «Библиотека для чтения». Здесь обещан был пир на весь мир — и Пушкин, и Крылов, и Гоголь, и Жуковский, и Баратынский, и Денис Давыдов, однако взамен «яств и вина», взамен «кваса и пива», взамен даже «чистой воды» в журнале предлагалась читателю развязная болтовня (по словам Герцена: «ракеты, искры, бенгальский огонь, свистки, шум») самого Сенковского (он же Барон Брамбеус, турок Тютюнджи-оглы и проч.). «С выходом первой книжки публика ясно увидела, что в журнале господствует тон, мнения и мысли одного, что имена писателей, которых блестящая шеренга наполнила полстраницы заглавного листка, взята была только напрокат, для привлечения большего числа подписчиков», — писал Гоголь. Но в том-то и дело, что «публике» — «широкой публике» — журнал нравился, тот же Гоголь признавал сокрушенно: «Сословие, стоящее выше Брамбеусины, негодует на бесстыдство и наглость кабачного гуляки; сословие, любящее приличие, гнушается и читает. Начальники отделений и директора департаментов читают и надрывают бока от смеху. Офицеры читают и говорят: «Сукин сын, как хорошо пишет!» Помещики покупают и подписываются и, верно, будут читать… Смирдина капитал растет…[48] Сенковский уполномочил сам себя властью решить, вязать: марает, переделывает, отрезывает концы и пришивает другие к поступающим пьесам». Это письмо 1834 года; дальше больше — чтобы угодить «провинции» (Белинский неизменно говорил про журнал Сенковского — «провинциальный»), чтобы угодить «провинции» провинциальной, а также «провинции» петербургской и московской, офицерам, помещикам, начальникам отделений и департаментов, — чтобы своему читателю угодить, Сенковский пришивал новый конец «Отцу Горио» Бальзака; объявлял, что Пушкин ниже как поэт, чем (ныне позабытый) Алексей Тимофеев; Гоголя отождествлял с бульварным Поль до Коком; а драмы Нестора Кукольника «предпочитал» «Фаусту» Гёте. (Даль писал про один свой рассказ: «искажен в Библиотеке, как вообще все то, что там печаталось, почему и отказался тогда от соучастия»[49].) «Современник» рождался — не мог не рождаться — в борьбе с «Библиотекой» Сенковского.

Что ж, пора «приготовить кузовок» и положить туда стихотворное послание Даля к Пушкину, и не только послание: в архиве Пушкина сохранилась (спустя сорок три года после гибели поэта напечатанная) статья Даля «Во всеуслышание»; она прислана была, очевидно, для «Современника». Статья — тоже послание: не одному Пушкину — «Братьям и сподвижникам»; послание датированное — «Оренбург, 1836 г. 16-го Августа» и без обиняков подписанное — «А чтобы… тот человек, который носит столько же имен, званий и прозваний, сколько дней в году, знал, кто слово это молвил, то я, Казак Луганский, и подписуюсь: Владимир Иванов Даль, чиновник особых поручений Оренбургского военного губернатора».

Владимир Иванов Даль вступал в литературную борьбу на стороне Пушкина: «Отечественной словесности нашей угрожает бедствие, а позорное пятно ее уже поразило и запятнало… Библиотека, которая, как самое дешевое, исправное и полновесное повременное издание…преимущественно распространено по всей России…проникнута и упитана… недобрым, враждебным и губительным духом». Но Даль не против одной лишь, не против именно «Библиотеки» — он против губительного духа торгашества в литературе, против писания «на потребу», против писания «в угоду», когда взамен вина и воды подают — продают — «поганый настой». «…Науки и искусства не должны быть поруганы и обесчещены… это сокровищница ума и сердца, а не бумажник. Я возьму деньги за статью, которую написал, но я никогда не напишу статью за деньги…» (Пушкин незадолго перед тем писал к Бенкендорфу: «В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег».)

Примерно в ту же пору Даль шутил в письме к оренбургской знакомой:

Даль вступал в борьбу рядом с Пушкиным: «Чувство, питаемое всеми нами к издателю «Современника», должно воспламенить каждого из нас к благородному соревнованию на поприще полезного и изящного». Пушкин статью не напечатал — по разным, наверно, причинам: и потому, что в «Современнике» появилась (без подписи) уже статья Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» — в ней про Сенковского и журнал его сполна было сказано; и потому, что Пушкин уже ответил на статью Гоголя мистифицированным «Письмом к издателю», в котором точки над «i» по-своему расставил и к которому — уже от издателя — примечание сделал, заявляя, что статья Гоголя не есть программа «Современника». Пушкин полагал, видимо, что, публикуя статью Гоголя и «Письмо к издателю», с «Библиотекой» разговор заканчивает; Даль (без умысла, конечно) замахнулся кулаком после драки.

В периодических изданиях 30-х годов сочинения Даля порядком затеряны, почти не обнаружены; листаешь газеты, журналы — вдруг натыкаешься на «В. Даля», на «Казака Луганского», на «В. Д.» или какое-нибудь одинокое «Д.», которое так и просит, чтобы в нем заподозрили опять-таки Владимира Даля. Но нам сейчас важно, что Даль был не просто в литературе, а в литературной борьбе, что рядом с Пушкиным был, что не надо эти несколько лет до следующей и последней их встречи «перешагивать».

В широких степях оренбургских и бесконечных заоренбургских живет Владимир Иванович Даль, дышит легким воздухом, пропитанным запахом трав; но за полторы тысячи верст от Оренбурга — в Москве и за две тысячи — в Петербурге живет на газетных и журнальных полосах писатель «Казак Луганский», «В. Даль», «В. Д.», просто «Д.» — живет. Сколько слышали, читали, сами твердили — «осторожный Даль»; а вот ведь и предупреждают его: «Вы и сотой доли мерзостей не знаете, которые делаются в кругу бродяг, называющихся литераторами», — не может устоять, лезет «в гущу»: появляются его задорные «Письма к свату», за притчами, байками, за Далевым хитрым балагурством без труда угадываются прототипы; иносказания не прячут, а выявляют истину. Портреты остры и несомненны: «…А есть еще и такие, сват, что бегают сыщиками, легавыми, из угла в угол, из кута в кут: дай ему только дорыться, докопаться до слова, которое можно выворотить наизнанку… — так его пряником не корми». Дальше идет рассказец о мужике-пряничнике, на которого поступил донос, будто ассигнации печатает; пришли к нему с обыском, а нашли доску с надписью: «Сия коврыжка Вяземская» (намек незамысловатый — Вяземский деятельно сотрудничает в пушкинском «Современнике»; «любовь» Булгарина к князю Петру Андреевичу хорошо известна, как и разящие Булгарина эпиграммы Вяземского). «А доносчик что ж?.. Да что, пошел лазить по другим углам, не найдет ли еще где чего закаять, захаять…»