Значит, даже издательство проявляло интерес… О читателях и говорить нечего!
Но ни тогда, ни в последующие десять лет ни одной книги Беляева так и не вышло… А все, что было подготовлено, отправилось в архив[397].
Что ж это за немилость такая? Чем и как сумел провиниться писатель после смерти?
Лишь в 1984 году массовый читатель узнал, что в годы войны семья писателя покинула пределы СССР… Об этом рассказала в своих воспоминаниях дочь Беляева, Светлана[398]. О том, что случилось дальше, нетрудно было догадаться — все знали о безжалостном отношении власти к тем, кто не по своей воле оказался на территории рейха, — будь то угнанные в Германию на работы, или даже узники концлагерей. Ведь одно лишь пребывание на оккупированной территории ложилось несмываемым клеймом на всю последующую жизнь… А сколько людей попало под оккупацию только потому, что не в силах было угнаться за стремительно отступавшей Красной армией!
Много лет спустя Светлана Беляева, наконец, рассказала о том, что пришлось пережить ей и матери после войны: фильтрационный лагерь, выматывающие душу проверки и, наконец, решение комиссии: ссылка в Барнаул. Пожизненно!
В 1999 году, уже после конца советской власти, Светлана Беляева вспоминала, как ее с матерью и бабушкой угоняли в Германию:
«С приходом немцев в городе была основана Городская управа, где все жители должны были пройти регистрацию. Моя бабушка была шведка, и нас занесли в списки лиц нерусской национальности. После этого нам объявили, что мы будем эвакуированы из Пушкина. Придя домой с этим известием, мама категорически заявила, что никуда не поедет. Она решила лучше умереть, чем покинуть родину. В случае отказа нас ждал расстрел! И тогда бабушка, собрав все свое мужество, сказала ей:
— Ты могла бы так поступить, если бы была одна, но у тебя есть дочь, и ради нее ты должна жить! <…>
День отъезда был назначен на 6 февраля [1942 года]»[399].
Но через два года, в интервью корреспонденту «Новой газеты» Сергею Милову, Светлана Александровна все-таки проговорилась…
«— А как вас увезли в Германию?
— Нас с мамой записали как „фольксдойч“. Дело в том, что моя бабушка была шведкой, у нее даже имя было двойное — Эльвира Иоанетта. Когда перед самой войной меняли паспорта, возмутились, что двойное имя — нельзя, оставили одно и записали ее почему-то немкой. Маму эта же паспортистка, видимо, за компанию, записала немкой, несмотря на то, что и имя, и отчество, и фамилия были русскими. Мы с мамой тогда очень смеялись, но менять что-то было очень сложно, и мы решили, что наплевать. Когда пришли немцы, они сразу зарегистрировали всех, кто не русской национальности, а раз в паспорте было „немка“, то уж с ними спорить было просто опасно. Потом в комендатуре сказали, что все „фольксдойчи“ должны уехать в Германию, а кто откажется, грозили расстрелять. Так нас и угнали»[400].
Охотно допускаю, что в 2001 году — через 56 лет после войны — большинство читателей уже плохо понимали, о чем поведала Светлана Беляева, и не усомнились в правдивости ее дальнейших показаний:
«— А в чем вас обвиняли-то?
— А ни в чем. У нас ни статьи не было, ни суда. Просто выслали — и всё. В Германии были сотни тысяч таких, как мы, и дела отдавали на рассмотрение разных комиссий. Одна комиссия решала всех отправить по домам, а другая точно таких же ссылала и отправляла в лагеря. Потом, через несколько лет, мы даже подписку дали, что согласны с проживанием там пожизненно и даже из Барнаула за город выехать не имеем права. Ходили все время отмечались»[401].
Начнем с того, что не «фольксдойч», а «фольксдойче». Слово это немецкое (Volksdeutsche) и обрезать его причин нет. Означает оно «немец по этнической принадлежности», и придумал его в 1938 году не кто иной, как Адольф Гитлер[402]. Фюреру требовалось поставить немецкому народу национальную цель, и Гитлер решил, что лучшего повода для оправдания территориальных захватов не найти. Так вот, согласно Гитлеру, немец всегда остается немцем. И это неоспоримый факт. Но немцы бывают разные. Одни проживают в Германии — это «рейхсдойче» (Reichsdeutsche — «немцы рейха»), и с ними все понятно. Но территория Германии мала, и оттого многие немцы были вынуждены покинуть родину. И их называли «фольксдойче». Их цель — выстроить отечество (Vaterland) для всех немцев, где бы они сейчас ни находились. Но для этого необходимо создать условия для их проживания в Германии, то есть расширить германскую территорию.
Начали с родины Гитлера и вернули рейху немецкоязычных австрийцев. Затем судетских немцев — вместе с Судетами и остальной Чехословакией. Потом воссоединили с Германией немцев Польши…
7 октября 1939 года стало ясно, что продолжение неизбежно — рейхскомиссаром по расселению германской расы был назначен Генрих Гиммлер.
И вот роковой час пробил — Германия пришла к своим соплеменникам в СССР. Попасть в число «фольксдойче» было совсем непросто — любой претендент на это звание подвергался строгой расовой проверке, и простой записи «немец» или «немка» в советском паспорте никто бы не поверил. Кроме того, дело это было сугубо добровольное и личное: статус «фольксдойче» можно было получить, только заполнив специальную анкету — «Deutsche Volksliste».
Жена и теща Беляева подпадали под две категории анкеты: третью («личность германского происхождения, этнически частично смешавшаяся с местным населением, напр., посредством брака с местным партнером») и четвертую («личность с германскими предками, чьи предки были культурно едины с местным населением, но поддерживающая германизацию»).
Получившим статус «фольксдойче» предоставлялись различные льготы — на Украине, например, каждому новому арийцу выдавали еженедельно четыре яйца, килограмм сыра, овощи, фрукты, мед, мармелад…
Кроме того, только им предоставлялась работа по обслуживанию немецких воинских частей. Поэтому трогательный рассказ Светланы Беляевой об энергичной бабушке, сумевшей очаровать повара полевой кухни, правдив лишь в одном: бабушку Эльвиру Иоанетту действительно допустили к работе на кухне. Но именно потому, что она уже заявила о своей преданности арийской расе. Да и как могло быть иначе: готовить пищу для немецких солдат кому попало не доверишь — недочеловек ведь только того и ждет, чтобы яду в котел насыпать…
Для мужчин призывного возраста статус «фольксдойче» означал, кроме льгот, принятие на себя и некоторых обязанностей — прежде всего службу в вермахте.
Иными словами, в условиях войны присоединение советского гражданина к германскому народу означало только одно — переход на сторону врага.
И в 1942 году Совнарком особым указом приравнял заполнивших анкеты «фольксдойче» к изменникам Родины.
Из воспоминаний Светланы Беляевой можно понять, что женское большинство семьи заполнило свои анкеты еще при жизни писателя. Но что он мог им сказать в голодном и вымерзающем Царском Селе: умирайте вместе со мной?!
Так что дела Беляевых — Магнушевской, в октябре 1945 года прибывших в СССР под конвоем, разбирала не какая-то там «комиссия»… Был и суд (хотя бы и заочный), был и приговор, что бы теперь ни рассказывала Светлана Беляева.
Могло это повлиять на судьбу литературного наследия Александра Беляева?
Еще как!
В середине 1990-х в Иерусалиме возник Клуб любителей научной фантастики. Там я встретил писателя Даниэля Клугера. Узнав, что он окончил физфак Симферопольского университета, не преминул задать вопрос: интересовался ли кто-нибудь из тамошних литературных следопытов одним из самых темных периодов жизни Александра Беляева — крымским? И получил обескураживающий ответ: в советские годы крымское начальство наложило негласный запрет на всякие поиски, касающиеся биографий двух писателей: Александра Беляева и Александра Грина.
397
Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 630. Оп. 4. Ед. хр. 366 (293 листа), 249–251 (439 листов).
398
Беляева С. А. Звезда мерцает за окном… С. 347.
399
Милов С. Материк Погибших Кораблей // Новая газета. 2001. № 44. 28 июня. С. 13.
400
Там же.
401
Bergen D. L. The Nazi Concept of «Volksdeutsche» and the Exacerbation of Anti-Semitism in Eastern Europe. 1939-45 // Journal of Contemporary History.
402
1994. Vol. 29. № 4. P. 569–582.