«Симфония красок», «переливались, как звуки оркестра», «в мощном аккорде», «пианиссимо»… — здесь чувствуется рука музыкального рецензента. Но слова «световой орган» указывают не просто на музыку, а на совершенно конкретное музыкальное произведение — «Прометей (Поэму огня)» А. Н. Скрябина. Первое исполнение состоялось 15 марта 1911 года в Москве. Но уже в ноябре «Прометей» и Скрябин обретают страстного пропагандиста — выдающегося пианиста и дирижера Александра Зилоти. И в мае 1913 года, в рецензии на концерт Зилоти в Смоленске, Беляев обнаруживает прекрасную осведомленность о «светомузыке», а саму музыку Скрябина именует «музыкой будущего»[272].
И если сцена свидания с Элеонорой пробуждает у автора такие воспоминания, можно видеть здесь указание на время тех реальных событий, что отразились в романе: не раньше весны 1911 года — не позже осени 1913-го.
А вот последние минуты жизни Элеоноры:
«Я быстро оглянулся и вздрогнул от ужаса.
— Что вы делаете?! — закричал я. Но было уже поздно.
Нора раскрыла свой изоляционный костюм, обнажив грудь и голову. Холод в двести семьдесят три градуса ниже нуля должен был убить ее моментально. Я подбежал к девушке и трясущимися руками пытался натянуть ей на голову скафандр и закрыть одежду на груди. Тело Норы в одно мгновение покрылось пушистым инеем и затвердело, как сталь… Даже ее глаза, остававшиеся открытыми, покрылись пленкой инея, а с губ, открытых улыбкой, упал ледяной комочек — последнее дыхание Норы».
Редко когда перо Беляева достигало такой пронзительности письма… И, как всегда в минуты сильного волнения, наружу рвется то, о чем следовало бы промолчать: «обнажив грудь…», «закрыть одежду на груди»… Это не просто смерть красивой и хорошей девушки — это смерть возлюбленной, неисцелимая рана.
Летом 1912 года, в Смоленске, Вера Былинская много общалась с Александром Беляевым:
«Не было прежней жизнерадостности, жадности ко всем проявлениям жизни… Работа не только не удовлетворяла его, но даже тяготила временами. Его влекло в искусство, в литературу, и он не верил в себя… В наших разговорах и спорах я всегда старалась заставить его поверить в свои возможности, но в ответ он горько говорил: „нет, мне суждено остаться дилетантом, это ужасно…“.
Тяжело подействовала на него смерть человека, которого он, по-видимому, полюбил»[273].
И теперь мы знаем имя этой женщины — Элеонора! Лора!
А в самый канун лета (по европейскому календарю — 5 мая) 1912 года умер Стриндберг… Вот и сошлись все три мотива.
Остается еще одна тайна, которую Беляев оставил нераскрытой.
Впервые Клименко встречает Бэйли не в подземном городе, а в болоте. Тот залез туда, доставая какой-то таинственный Цилиндрический сосуд, отсвечивающий ртутным блеском и весьма тяжелый.
Впоследствии Бэйли разъяснил, что сосуд этот прибыл с Марса, с которым «продавец воздуха» ведет весьма прибыльную торговлю, получая за земной воздух «радиоактивный элемент иль, обладающий огромной энергией». Энергия иля приводит в движение машины подземного города, доставляет снаряды с земным воздухом на Марс, а может быть использована и в космических кораблях…
Марсиане, по словам Бэйли, значительно обогнали землян в научно-техническом отношении —
«…но у марсиан очень слабый организм. Уже шестьсот лет назад они делали опыты межпланетных путешествий. Но они неизменно гибли, не будучи в состоянии перенести условий путешествия. <…> И смелые путешественники неизменно умирали — одни в пути, другие вскоре после возвращения на Марс. Они назвали эту болезнь „левитацион“ — так можно перевести на наш язык их слово[274]».
На естественный вопрос Клименко, откуда мистеру Бэйли стало об этом известно и каким образом он вступил в сношения с марсианами, тот почему-то отвечать отказался:
«— Довольно того, что я сказал вам. Если вы не верите, я покажу вам иль».
От такого предложения отказывается уже Клименко. Больше разговоров на марсианскую тему не возникало. Лишь в самом конце, когда Бэйли уже не стало, Клименко вспомнил, что на один вопрос он ответа так и не получил:
«Я до сих пор сомневаюсь, действительно ли он занимался „внешторгом“ с Марсом». Но вдаваться в подробности Клименко не пожелал, поскольку выяснил главное:
«Бэйли преследовал социально-политические задачи: он хотел на вечные времена закрепостить рабочий класс, предоставляя ему возможность работать за право дышать, дышать в буквальном смысле слова!»
Так все-таки врал Бэйли или говорил правду? Один факт сомнению не подлежит: Бэйли полез в болото ради спасения какого-то блестящего бидона.
С какой целью — произвести впечатление на Клименко? Но о том, что Клименко бродит где-то поблизости, Бэйли ничего не знал и на встречу с ним рассчитывать не мог. И, тем не менее, с риском для жизни бросился вылавливать свой бидон и, даже утопая, не выпустил его из рук.
Если это не марсианский подарок, то что это? Никакого иного объяснения Беляев не дает.
Еще вопрос: производство Бэйли чрезвычайно энергоемкое. Сам Бэйли утверждает, что источником энергии служит марсианский радиоактивный элемент иль, который он получает в уплату за поставляемый Марсу жидкий воздух. Иль необходим и для того, чтобы переправить этот воздух на Марс.
То есть: товар — иль — товар!
Но чтобы товар произвести — нужен иль. И доставить товар потребителю без иля никак невозможно. А иль можно получить лишь в уплату за готовый товар! Это почище задачи про курицу и яйцо — что раньше?!
И самое главное: в сюжете романа рассказ Бэйли о сношениях с Марсом абсолютно никакой роли не играет! К чему же тогда загромождать роман ненужными подробностями?
К концу романа Клименко узнает, что время от времени подземный город посещают чьи-то самолеты, доставляя дефицитные продукты. И тут его осеняет: Бэйли не одинок — за его спиной стоят иные, более могущественные силы. И тут же соображает — это капиталисты всех стран объединились, чтобы удушить СССР и пролетарские массы во всем мире!
Он задает Бэйли прямой вопрос:
«— Но не думаете же вы лишить земной шар всей его атмосферы? <…> Земной шар без атмосферы — это была бы катастрофа! <…>
— О да, — иронически ответил Бэйли. — Люди станут задыхаться, растения погибнут вместе с людьми, ледяной холод спустится на Землю со звездных высот… Жизнь прекратится, и земной шар станет таким же мертвым телом, как оледенелая Луна… И это будет, будет, черт возьми! — закричал Бэйли.
В эту минуту мне казалось, что я имею дело с помешанным.
— Вы хотите погубить человечество? — спросил я.
— Мне просто нет никакого дела до человечества. Оно само идет к гибели. В конце концов наша планета не вечна. Она обречена на гибель не мною. А произойдет это раньше или позже — не все ли равно.
— Далеко не все равно. Человечество еще может жить миллионы лет. Наш земной шар еще очень молод. Он гораздо моложе Марса.
— Вы можете поручиться, что человечество проживет еще миллионы лет? Довольно налететь какой-нибудь шальной комете, и ваш земной шар скоропостижно скончается.
— Вероятность этого ничтожна.
— С вашей близорукой точки зрения земного червя. <…>
— <…> И с какой целью вы хотите погубить человечество?
— Я уже сказал вам, что мне нет дела до человечества. Я не хочу губить, но не желаю и отказываться от своих целей ради спасения человечества.
— Каких целей?
Мистер Бэйли не ответил».
Допустим на секунду, что Клименко прав и Бэйли готов на все ради наживы и власти… Велика радость сидеть на груде золота посреди ледяной пустыни и повелевать мертвой планетой!
272
Концерт Зилоти и Збруевой // Смоленский вестник. 1913. № 213. 25 сентября. С. 2; в псевдониме, которым подписана рецензия, допущена опечатка: «B-la-t» вместо обычного «В-la-f». Впечатление же от исполненного А. Зилоти скрябинского ноктюрна № 40 Беляев описывает почти теми же словами, что и северное сияние в романе: «…его мелодия, то разгораясь в яркое пламя, то потухая, капризно меняется как видение фантома, незаметно тает, переходя в небытие».
273
Былинская В. В. Из жизни А. Р. Беляева // Рукописный отдел Центральной научной библиотеки Союза театральных деятелей Российской Федерации. Фонд А. Р. Беляева. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 9 об. — 10.
274
Странно, что с марсианского Беляев переводит не на русский язык, а на французский — lévitation — «подъем, воспарение, парение», да еще с латинским прононсом. Но в латыни такого слова нет — имеются лишь levis — «легкий» и levitas — «легкость», «легковесность», «ветреность».