Стоявший наверху у трапа офицер распределял места для солдат на палубе. Заметив проходившего мимо Майа, он оглядел его форму, но промолчал.

– Идите, идите, – твердил Джебет, – давайте пройдем на корму.

Вся палуба была забита солдатами. Должно быть, то же самое делалось в трюмах, в их душном полумраке. Им повезло, что они попали в последнюю очередь. Они пробрались мимо спаренного пулемета, оба его расчехленных ствола грозно уставились в небо. Очевидно, второй такой пулемет находился на носу.

– Едем под охраной.

Джебет скорчил гримасу:

– В данном случае лучшая охрана – это быстроходный винт. А с этим мельничным колесом…

До сих пор у него из головы не выходило это мельничное колесо. Не то чтоб он тревожился, но чувствовалось, что это обстоятельство его шокирует и забавляет.

Доски палубы под ногами были еще теплые – не успели остыть от дневного зноя. Приятно пахло свежей краской, смолой и морской влагой. Майа с наслаждением принюхался. Знакомый запах путешествий. Даже ветер и тот, казалось, посвежел, хотя до берега было рукой подать. Майа вспомнились пакетботики, которые в мирное время поддерживали связь между Дьеппом и Ньюхевеном, он сам не раз пользовался их услугами. Стоило ступить на борт пакетбота, и уже почему-то казалось, что и воздух здесь иной, не французский, словно Англия начиналась сразу же по выходе в море.

– Слышите? – спросил Джебет.

Майа открыл глаза. Он сидел прямо, на досках палубы. Он прислушался. И услышав звук, который узнал бы из тысячи. Скрежет выбираемой якорной цепи.

– Задремали?

Джебет не присел с ним рядом. Куда только девалась его недавняя флегма. Майа догадался, что больше всего Джебету хотелось сейчас носиться по всему пакетботу, командовать. Он стал бы даже матросам помогать, если бы хватило умения.

– Пойду пройдусь.

И пошел, перешагивая через лежащих на палубе солдат. Майа снова прикрыл глаза.

– Разрешите, сэр…

К нему обратился тот самый томми, который говорил с Джебетом о Портсмуте и «Виктории». В руках он держал два спасательных пояса.

– Один передайте капитану, когда он вернется.

– Спасибо, – сказал Майа и положил оба пояса рядом с собой.

– Извините, сэр, но приказано немедленно надеть пояс.

– Я бы надел, да ведь в нем не повернешься.

– Совсем напротив, сэр, это будет вам вместо подушки.

И он снова, как тогда в очереди, прикрыл один глаз.

– Что это такое? – воскликнул Майа и даже привстал.

– Ничего особенного, сэр, это наше колесо начало работать.

– Ну и черт! – сказал Майа. – Сколько же времени нам придется слушать этот скрип?

Томми снова прикрыл один глаз. Прикрывал он его как-то удивительно ловко и очень плотно, не морща и не напрягая века, а другой глаз держал широко открытым.

– Надо полагать, довольно долго, сэр, пока оно не перемелет весь путь до Дувра.

Кругом раздались смешки. Майа улыбнулся.

– Как вас звать?

– Аткинс, сэр.

– Спасибо, Аткинс.

Майа снова улыбнулся про себя, уж слишком их с Аткинсом реплики напоминали диалог двух актеров в английском театре. Он снова закрыл глаза.

Судорожный стук швейной машины разодрал воздух. Майа вскочил от неожиданности, и тут только понял, что продремал все это время. Голова у него была свежая, но какая-то пустая.

– Что это такое?

По удивленному лицу Аткинса, склонившегося над ним, Майа понял, что говорит по-французски.

– Что это? – повторил он по-английски.

– Бомбардировщики, сэр. Сюда летят.

Майа как ужаленный вскочил на ноги.

– А где капитан Джебет?

– Еще не вернулся, сэр. Он все еще на носу.

Высоко в небе, в лучах заходящего солнца, кружили самолеты. Майа насчитал их пять штук.

– Вы уверены, что они за нами гонятся?

– Сначала их было шесть, один уже отбомбился. И улетел.

– Когда?

– Да только что, сэр. Вы спали. Когда он пикировал, по нему жарили из зениток, но, видать, это им нипочем.

– А близко падало?

Аткинс скорчил гримасу:

– От одного до десяти ярдов.

Майа поглядел на берег.

– Но мы почти совсем не отошли от берега…

Аткинс бросил на него удивленный взгляд.

– Да ведь якорь-то всего две минуты как выбрали.

Снова начали бить спаренные пулеметы. Пулеметчик был высоченный детина, и для верности прицела ему приходилось сгибаться вдвое. Ритмичное постукивание казалось Майа до отвращения медленным, на долю секунды стук прекратился, и Майа явственно различил отдаленный грохот. Снова застучали пулеметы. Над их головой раздался пронзительный нечеловеческий свист, он ширился, наплывал на них с устрашающей быстротой. Майа упал ничком на палубу.

– Мимо, – сказал Аткинс.

Его лицо было всего в нескольких сантиметрах от лица Майа. По палубе прошло движение. Солдаты подымались.

– Лежать! – раздался чей-то повелительный голос.

По толпе защитного цвета снова прошла волна движения. Кое-кто лег, но большинство томми осталось на ногах. Зенитки замолчали.

– Лежи не лежи – толку чуть, – заметил Аткинс.

– А вы видели сейчас, как они падали?

– No, sir [13].

– Они ближе к носу упали, – пояснил какой-то солдат.

Был он невысокого роста, тоненький, с огромными черными глазами на нежном девичьем лице.

Теперь над ними кружило всего четыре бомбардировщика. Они не торопились. Они делали свое дело без спешки, методически. На миноносце, маневрирующем примерно в кабельтове отсюда, залаяли зенитки. Но маленькие белые облачка расплывались ниже самолетов.

– И хоть бы один истребитель!

Аткинс прикрыл глаз.

– Уже поздно, они спать легли…

Майа перегнулся через борт и посмотрел на море, Мельничное колесо вертелось с адовым грохотом, вздымая фонтаны пены. Казалось, судно стоит на месте.

– Делаем не больше шести узлов в час, – пояснил томми с девичьим лицом.

Спасательный пояс все время неприятно напоминал о себе. Майа с трудом подавил желание снять его, швырнуть подальше. Он сел и слегка распустил завязки.

Снова начали бить пулеметы. Но сейчас первого пулеметчика сменил второй. Этот был гораздо ниже ростом и, наводя оружие, только слегка сгибал поясницу. Неизвестно почему, Майа порадовало это обстоятельство.

Опять резкий свист разодрал воздух. И опять Майа распластался ничком на палубе. Всего в нескольких сантиметрах от него ослепительно блестели чьи-то башмаки. В голове Майа мелькнула нелепая мысль: почему они так блестят, ведь их владелец при посадке шлепал по воде. Неужели же, попав на судно, он их начистил?

Свист нарастал с головокружительной силой. Майа казалось, будто по невидимым рельсам на него неотвратимо надвигается скорый поезд. С удесятеренным вниманием он уставился на эти начищенные до блеска ботинки и даже машинально пересчитал дырочки для шнурков. Он так уже избоялся там на берегу во время бомбежки, что сейчас воспринимал все окружающее с холодным безразличием, как если бы все это его не касалось.

– Мимо! – раздался голос Аткинса.

Кто– то неподалеку на палубе играл на губной гармонике.

– Странно, почему это они не бьют по миноносцу? – прокричал чей-то голос над ухом Майа.

Это спрашивал тот самый солдатик с девичьим лицом. Нижняя губа его слегка тряслась.

– Крупнее цель, – сказал Аткинс.

Пулеметы прекратили стрельбу. Наступившая тишина показалась Майа почти противоестественной. Отчетливее стал слышен пронзительный и гнусавый звук гармоники. Игрок исполнял: «We're gonna hang out the washing on the Siegfried line» [14]. Матрос, а за ним сразу и второй, перешагивая через лежавших и раздвигая стоявших, стали пробираться к носу. С капитанского мостика раздалась команда, но Майа не разобрал слов.

– Эх, черт! – ругнулся Аткинс.

Майа перегнулся через борт. Мельничное колесо бездействовало. И сразу же раздался лязг разматываемой цепи.