— И еще кое — что делается сообща, — заметил Бэкер. — Возьмите, к примеру, диких свиней. До сих пор на острове существует команда, которая выделена для охоты на свиней. А почему? Потому что так удобнее. Конечно, удобнее для всех передать убитую свинью Омаате и женщинам. Свинью надо потрошить, да мыть, да топить печь, да класть всякие приправы, да рубить ее на части. На это дело не так — то легко найти охотников. Отсюда мораль, — заключил он, взглянув на Маклеода, — раз вам удобно, значит, делай сообща. А раз неудобно — значит, давай врозь.

— Здорово сказано, сынок! — широко улыбнулся Маклеод и обвел собравшихся торжествующим взглядом, словно Бэкер выразил его затаенную мысль. И добавил: — Но было бы глупо делать чтолибо сообща, когда это вас не устраивает!

И не дав Бэкеру времени возразить, заговорил сам:

— А что касается земли, уважаемые, то меня как раз устраивает, чтобы ее разделили, и почему, могу вам объяснить: своей спины я не жалею, тружусь, надрываюсь, полю сорняк и междурядья обрабатываю… Мой участок обработан на славу. И то, что он приносит, я съедаю. А вам, Парсел, я вот что скажу: когда какой-нибудь сукин сын сидит себе и любуется на собственный пуп, вместо того чтобы гнуть на своем участке спину, и через год получит шиш, я, конечно, его пожалею, но тем хуже для него, если ему придется стянуть пояс потуже. Каждый за себя — вот как я понимаю жизнь…

Парсел молча глядел на Маклеода. Настоящий крестьянин из Хайленда. Так надрывался на работе, что сердце у него стало как кремень. Да и голова тоже.

— Ну, что же вы на это скажете? — спросил Маклеод, видя, что Парсел молчит.

— В принципе я против, — сказал Парсел. — По-моему, единственно правильное решение — это община. Но при создавшемся сейчас положении вещей — три, вернее четыре клана на острове — пожалуй, действительно лучше последовать вашему предложению, чтобы избежать ссор… Само собой разумеется, при условии, что земля будет поделена… — Он выдержал паузу и отчетливо произнес: — … по справедливости.

— Можете положиться на меня, — подхватил Маклеод с сияющей улыбкой.

И внезапно Парсел понял, как и почему шотландец добился власти и влияния. Не только самый умный из всех, но при всей его жестокости не лишен, как ни странно, какого-то обаяния.

— Я тоже считаю, что лучше поделить землю, — сказал Бэкер. — Не желаю, чтобы ко мне совали нос и проверяли, много ли я съем ямса или нет.

Маклеод сделал вид, что не понимает намека.

— Ни один парень на острове не будет внакладе, — важно произнес он, положив руку на свой — чертеж. — Все произойдет по закону. — Мы с Уайтом составили опись всех годных для обработки земель. Пользовались мы лотом с «Блоссома», и впервые бедный наш лот работал на суше вместо того, — чтобы болтаться в волнах за кормой чертовой посудины. Когда кончили, то составили, как я уже говорил, полную опись и разделили землю на равные участки. А чтобы не было недовольных, предлагаю устроить жеребьевку.

Он повернулся к Парселу и снова послал ему обезоруживающую улыбку.

— Ну как, по-вашему, Парсел, справедливо это или нет?

— Во всяком случае, на первый взгляд справедливо, — сдержанно заметил Парсел.

Слишком уж медоточив был сегодня Маклеод. Следовало держаться начеку.

— Но хочу вас предупредить, уважаемые, — продолжал Маклеод, обводя взором присутствующих, — что особенно ликовать нам вроде бы и не к чему. Участки не бог весть какие. Так что не вообразите себя помещиками с имениями и всем прочим. Нет и нет! Надо пощадить фруктовые деревья, вырубать их нельзя, а то слой почвы на скале такой тонкий, что его при первом же норд-осте снесет к чертовой бабушке прямо в море. Я подсчитал, сынки! Годной для обработки земли у нас только восемнадцать акров, другими словами, по два акра на едока.

Парсел подскочил.

— По два акра?! — с недоумением повторил он. — Значит, вы делите землю на девять частей!

— А то как же? — вскинул на него глаза Маклеод. — Разве нас здесь не девять?

— А таитяне? — крикнул Парсел.

— Их я тоже не забыл. Они будут помогать белым обрабатывать землю и получат за свои труды натурой.

— Вы с ума сошли, Маклеод! — крикнул Парсел, бледнея от гнева. — На вас впору смирительную рубашку надеть! Вы хотите превратить таитян в своих рабов! Никогда они не согласятся.

— А мне плевать, согласятся или нет, — возразил Маклеод, — но учтите, я вовсе не собираюсь отдавать хорошие земли парням, которые по своей лени и обрабатывать-то их не станут. Стоит только посмотреть, какие у них, на Таити, участки! Стыд и срам! Пусть ловят рыбу, это — пожалуйста! Пусть влезают на кокосовые пальмы — пожалуйста! А где нужно землю обрабатывать, там черные дрейфят, вот что я хочу сказать.

— Маклеод, — голос Парсела дрогнул. — Вы, очевидно, не отдаете себе отчета в своих действиях. На Таити даже самый последний бедняк имеет садик и несколько кокосовых пальм. На Таити не владеет землей лишь тот, кого лишают этого права: преступники, отбросы общества. Лишить наших таитян земли… Нет, вы просто не понимаете, что говорите! Это же значит нанести им кровную обиду! Это все равно, что надавать им пощечин!

Маклеод поглядел на представителей «большинства» с заговорщическим видом и повернул похожее на череп лицо к Парселу.

— Всем известно, Парсел, ваше доброе сердечко, — ядовито произнес он, — ваша слабость к черным. Но разрешите заметить, плевать мне на их переживания. Черные для меня не в счет. И ничуть они меня не интересуют. Единственно, где от них есть хоть какой-то толк, это на рыбной ловле. Но и с этим, как вам известно, покончено. Тогда на что они годны? Ни на что. Лишние рты, и только. Пусть погрузят на плот свои бренные телеса и пусть хоть потонут на полпути к Таити — мне от этого ни тепло, ни холодно.

— Однако, когда они помогали нам на «Блоссоме», все почему-то были довольны, — заметил Джонс, расправляя плечи. — Не будь таитян, никогда мы не добрались бы сюда.

— Что верно, то верно, — поддержал его Джонсон.

Все как по команде взглянули на Джонсона. Он открыто, вслух одобрил критику со стороны «меньшинства».

Но когда он поднялся с места, присутствующие остолбенели. С минуту Джонсон стоял неподвижно, в неловкой позе; он втянул и без того узкую грудную клетку, выпятил свое округлое брюшко, не переставая машинально растирать ладонью алые прыщи на подбородке.

— Прошу меня извинить, — проговорил он дрожащим тонким голосом, — но по всему видать, что спор затянется. А мне пора уходить. Надо для жены дров наколоть.

— Садись! — приказал Маклеод. — Твоя жена подождет.

— Я обещал ей наколоть дров, — настаивал на своем Джонсон, продолжая тереть подбородок и отступая шажок за шажком от стола, — а раз обещано, значит обещано. Не такой я человек, чтобы нарушать обещания. — Бедняга напрасно старался выпрямиться и принять независимый вид.

Не спуская глаз с собравшихся, он медленно продолжал пятиться к двери.

— Да садись, черт бы тебя побрал! — крикнул Маклеод. — Садись, тебе говорят! Мы обсуждаем важный вопрос, значит, все должны присутствовать!

— Отдаю тебе свой голос, — сказал Джонсон, продолжая отступать к двери маленькими, еле заметными шажками, чуть ли не скользя по полу. — Что обещано, то обещано, — повторил он, неожиданно повысив голос и кладя руку на щеколду. — А раз старик Джонсон дал обещание, не такой он человек, чтобы увиливать.

— Как бы не так! — хихикнул Смэдж. — Просто боишься, что твоя шлюха накладет тебе по шее.

Джонсон побледнел, выпрямился и твердо произнес:

— Я запрещаю, слышишь, запрещаю называть так мою супругу.

— Ах, простите… — сказал Смэдж. — Иди садись или придется мне тебя усадить.

И он поднялся. Но Бэкер, нагнувшись, ткнул Смэджа повыше колена указательным пальцем.

— Оставь Джонсона в покое, — сказал он, не повышая голоса, только карие глаза его блеснули. — Он отдал вам свой голос, чего вам еще надо?

Воцарилось молчание, долгое и тягостное, уж очень нелепая разыгралась сцена. Джонсон и поднявшийся с места Смэдж стояли неподвижно. Под угрожающим взглядом Смэджа Джонсон застыл на пороге, как статуя, держа руку на щеколде. Но и сам Смэдж, бледный от бешенства, тоже оцепенел, понимая, что Бэкер не зря уставился на него.