Он расскажет все это Эмили. Да, он знал, что побоится не рассказать ей. Если она скажет, чтобы он пошел в полицию и рассказал, что случилось, он пойдет. Но без ее указания не станет этого делать. Да, он надеялся, что она скажет ему — не ходи в полицию.

На Центральном вокзале Лиггетт вышел через проход, поднялся по ступеням в отель «Билтмор», достал ключ, вошел в свой номер, спустился и оплатил счет. На Центральном вокзале отдал чемодан носильщику (не хотел, чтобы кто-то видел его с ним). Сказал, чтобы носильщик сдал его в камеру хранения и принес ему чек. Купил несколько дневных газет. Сообщение об этой истории было на первых страницах «Джорнал» и «Телеграм» — теперь она называется «Уорлд-телеграм» и похожа на те газеты, какие выходили во время забастовки печатников. В «Ивнинг пост», газете, которую читала Эмили, не было ничего. В «Джорнал» был заголовок: «ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ НЬЮ-ЙОРКСКОЙ ДЕВУШКИ В ЗАЛИВЕ ЛОНГ-АЙЛЕНДА». Речь шла о загадочности, окружающей смерть Глории Уэндрес, восемнадцати лет, брюнетки, хорошенькой, и ее смертельном прыжке с борта «Сити оф Эссекс». Ее опознали по одежде!

Больше Лиггетт читать не стал. Как быть с манто Эмили? Где оно, черт побери? Если Глория держала манто дома, опознать его будет легко. Полиция без труда опознает такую вещь. Полицейские тут же отправятся к Эмили. К ней нет претензий, но где был ее муж в ту ночь? Каким образом ее манто оказалось в доме или квартире мисс Уэндрес? Знакома ли она с мисс Уэндрес? Знала ли она об отношениях своего мужа с мисс Уэндрес? Покрывает ли она своего мужа? Где был ее муж в ту ночь? Потом тот полицейский в баре. Он подаст донесение. Бармен прочтет о случившемся в газетах, выскажется полицейскому по этому поводу, и полицейский подаст донесение, что у этой девушки вышла ссора с мужчиной во вторник, за день до самоубийства — если это было самоубийство. Потом те люди в баре в тот вечер, когда он познакомился с Глорией. Это публика того рода, что упивается при скандале тем, что известно только ей. «Читали о бедной Глории? Глории Уэндрес? Да. Ну конечно. Ну да, мы были с ней, и как его там, Уэстон Лиггетт, были в баре Дуилио в тот вечер. Ужасно, правда? Бедняжка. Мне показалось, Лиггетту она очень нравилась». Потом еще тот парень, Браннер. Просто друг, сказала Глория, но друг в данном случае хуже, чем любовник. Все ее любовники выясняют свое алиби на прошлую ночь и будут только рады остаться в стороне от этого дела, но друг нет. Лиггетт поехал домой.

У него был ключ, и дверь он открыл сам. Служанка ответила на его вопросы: «Нет, никто не приходил и не звонил; миссис Лиггетт нет дома, должна вернуться к трем часам. Она отправилась за покупками».

Лиггетт курил сигарету за сигаретой, налил себе виски, но не мог пить ничего, кроме воды. Потом сел и написал Эмили записку. «Эмили, пожалуйста, давай встретимся в баре „Двадцать одно“ в четыре часа. Это чрезвычайно важно, очень прошу тебя приехать. У.». Потом позвонил Локхиду, своему заместителю, и сказал, что был болен — «между нами, я здорово загудел», — и Локхид сказал, что все под контролем, никаких важных сообщений не было, он пришлет заявки Бруклинскому заводу на одобрение Лиггетту, но заключить контракт вряд ли удастся, так как старый Джон Маккой чем-то недоволен…

Лиггетту пришла мысль. Он поедет к Браннеру и откровенно спросит, известно ли ему что-то о манто. Он был уверен, что Браннер о нем знает. Глория должна была сожалеть об этом поступке и обсуждать его с другом. И Лиггетт верил, что у Глории, возможно, был друг. Верил, что Браннер был ее другом. В тот вечер Браннер был с девицей. Кстати, привлекательной; а человек, у которого роман с Глорией, вряд ли привел бы привлекательную девушку. В общем, Лиггетт собирался сказать Браннеру, что прочел о Глории, что очень сожалеет, что очень любил Глорию. Можно было бы даже сказать, что они с Глорией собирались пожениться, но тут требовалась осторожность. Он был готов сказать, что теперь, когда Глория мертва, ни к чему иметь лишние осложнения — две девушки, манто… Если он знает, как найти манто, Глория наверняка хотела бы, чтобы он помог ему.

Лиггетт нашел адрес Браннера в телефонном справочнике, отправился туда сначала на метро, затем пешком. Браннер, слава Богу, был дома. Он узнал гостя, это ободрило Лиггетта, но и вызывало какую-то тревогу.

— Мистер Браннер, не знаю, помните ли вы меня, — сказал Лиггетт.

— Помню. Мистер Лиггетт. Чем могу быть полезен?

— Ну… нет, спасибо. Я весь день слишком много курил. Думаю, вы понимаете, почему я пришел.

— Думаю, в какой-то связи с Глорией. Знаете, она…

— Только что прочел об этом в газетах, — сказал Лиггетт. — Не знаю, как начать. Она говорила мне, вы были ее лучшим другом.

— Да, пожалуй.

— Говорила она вам о нас, о наших планах?

— Я знал, что у вас был роман, — сказал Эдди. Поднялся. — Послушайте, вы пришли сюда из-за этого треклятого манто? Если да, то оно здесь. Забирайте его и уносите. Не нужно приходить сюда с унылой физиономией, вас беспокоит только, как бы не оказаться замешанным в громкий скандал. Вам нужно манто, так забирайте. Мне оно не нужно. Глории тоже было не нужно. Она надела эту чертову штуку, потому что вы порвали ее платье. Туда, где она сейчас, ее отправили такие типы, как вы. Я бы не удивился, окажись вы настоящим…

Раздался дверной звонок.

— Кто это?

— Видимо, кто-то из моих друзей. — Эдди нажимом кнопки отпер замок, потом выглянул в коридор. — Кто?

— Мистер Браннер? Моя фамилия Мэллой, я хотел бы поговорить с вами, уделите мне несколько минут, я бы хотел задать несколько вопросов, если у вас…

— Говорите толком, что вам нужно. А, это вы.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Лиггетт.

— Ладно, — сказал Эдди. — Я отправлю вам эти рисунки. Куда лучше? Домой или в контору?

— Э-э… домой, если это не очень хлопотно, — ответил Лиггетт.

— Одинаково хлопотно что домой, что в контору, — сказал Эдди. — Всего наилучшего, сэр.

— Можно войти? — спросил Мэллой.

— Нет, если опять начнете корчить из себя крутого парня, нельзя.

— О, я вспомнил вас.

— Да, неудивительно, — сказал Эдди. — Итак, что вам нужно? Ищете пианиста?

— Нет, по работе. Я репортер. Из «Геральд трибюн».

— Вот оно что.

— Зарабатываю этим на жизнь. Или зарабатывал до сегодняшнего дня. Возможно, это мое последнее задание, так выручите меня, ладно? Я вчера напился, сев писать материал о Краули. Черт, какую там подняли стрельбу! Знаете эту историю?

— Я не выходил за газетой.

— О Двухпистолетном Краули? Его взяли вчера. В Уэст-сайде, на Девятнадцатой улице. Там было все управление полиции. Краули, еще одного типа и его любовницу.

— Его убили?

— Нет. Но его ждет электрический стул. Когда убивают полицейского, убийца всегда оказывается на электрическом стуле. Когда пересекаются две линии, вертикальные углы равны, когда кто-то убивает полицейского, его сажают на электрический стул, а когда я волнуюсь из-за материала, то обычно напиваюсь. В редакции я сказал, что надышался слезоточивого газа, но мне не поверили.

— Расскажите, мистер, еще что-нибудь о себе.

— Сейчас не до того. Как-нибудь в другой раз. Может быть, завтра. Я пришел расспросить вас о Глории Уэндрес. Вы были ее близким другом, правда? Были, так ведь?

— Не в том смысле, какой вы имеете в виду.

— Вот это я и хочу разузнать. Кто был? Я хочу собрать сведения о ее друзьях. Я не пишу этот материал. То, что я делаю, называется откапыванием фактов. Мне откапывать факты, черт возьми. Я пишу. Я не собиратель фактов.

— Вы художник.

— В своем роде. Вы тоже. Видимо, вы считаете себя хорошим живописцем. Вторым Джорджем Лаксом или Пикассо. Это единственные, кого я могу припомнить.

— Слушайте, приятель, не все ли вам равно?

— Так когда вы последний раз видели мисс Уэндрес?

— С неделю назад. Нет, в воскресенье вечером.

— М-м. Очень странно. Значит, вы не могли обедать с ней вчера у Бреворта. Она ушла первой, а вы сели в идущий из центра автобус. Но раз вы говорите так, то конечно.