По выходе из больницы я подал докладную директору.

Он прочел ее при мне. И предложил уйти в отпуск. Сказал, что я заслужил отдых.

– А как же свалка? – спросил я.

– Тут у вас некоторые преувеличения. Но источник их понятен, – сказал директор. Он прятал глаза. – Нервы.

– Вы там не были! – кричал я. – Вы не знаете! Это страшно! Вспомните о судьбе Лукьяныча.

– Мы обязательно примем меры, – сказал директор. – Но вот насчет авиации вы преувеличиваете. Так что лечитесь, отдыхайте.

Директору два года до пенсии…

Глава 7. Из приказа № 176 по заводу заводных игрушек имени Фердинанда Лассаля

«…Исходя из вышеизложенного, принять следующие безотлагательные меры:

1. Возвести за счет сэкономленных средств соцбытсектора временное ограждение свалки со стороны цеха № 3.

2. Усилить охрану периферии свалки в ночное время, для чего изыскать возможности увеличения штата специализированной охраны на два человека.

3. Временно, вплоть до особого разрешения, прекратить посещение завода экскурсантами, а также запретить проникновение на территорию Предприятия представителей прессы, которые безответственными выступлениями могут дезориентировать общественность.

4. Принять к сведению постановление местной организации Предприятия об обращении к Главному управлению заводных игрушек Министерства местной промышленности о выделении дополнительных ассигнований на приведение в порядок заводской территории.

5. Строго указать всему личному составу Предприятия о недопустимости распространения слухов касательно предположительного существования неопознанных явлений в районе заводской территории. С этой целью провести собрания в коллективах цехов и заводоуправления.

6. Ходатайствовать перед соответствующими организациями социального обеспечения об установлении повышенной пенсии вдове сотрудника специализированной охраны Варнавского Г.Л., как погибшего при исполнении служебных обязанностей.

7. Отметить сборщика Васюнина Г.В. премией в объеме двухнедельного оклада.

8. Предоставить заместителю главного технолога Щукину Н.Р. внеочередной отпуск для лечения.

Директор завода заводных игрушек имени Фердинанда Лассаля».

Слышал?

Я решил не терять времени и поэтому, когда робот подкатился ко мне со щеткой в одной лапе и пылесосом в другой, сказал ему:

– Гладить брюки сегодня тоже не будем.

Робот остановился в тихом изумлении. Рушился мировой порядок. За шесть лет, что он трудился в моем доме, такого не случалось ни разу.

– А зубы чистить будете? – задал он мне дипломатический вопрос: видно, заподозрил, что я сошел с ума. Я раскусил его маленькую логическую хитрость и сказал:

– Зубы чистить буду.

Тут до робота дошло, что бывают ситуации, когда люди отказываются от обязательного ритуала. Этим – а именно свободой выбора – они и отличаются от мыслящих машин.

Тут включился видеофон. Звонили из Крыма. Любочка. Она три дня как улетела туда отдыхать.

– Николай! – закричала она. – Я всю ночь не спала. Ты слышал?

– Слышал, слышал.

– Я вылетаю на стратоплане, – сказала Любочка. – Но очень трудно с билетами. Черноморское побережье безлюдеет на глазах.

– Я понимаю, – сказал я. – Увидимся.

За эту минуту я успел натянуть самозастегивающиеся штаны, которые самозастегнулись чуть раньше, чем положено. Пришлось искать ключ от них, который робот сунул в коробку с ненужными полупроводниками.

Еще две минуты потеряно. И тут, как назло, посреди комнаты возникла голограмма Синюхина.

– Привет, Николай, – сказал Синюхин. – Я забыл код от входной двери. Не могу выйти.

– А зачем тебе выходить? Ты уже три года никуда не выходил.

– Ты с ума сошел! – закричал Синюхин, запуская пятерню в клочковатую бороду. – Разве ты не слышал?

– Подумай, – сказал я. – Может быть, с твоим здоровьем лучше не участвовать?

– Нет. Как только вспомню код – тут же на аэродром.

– Тогда попробуй слово «сезам», – сказал я.

– Сезам! – сказал Синюхин, глядя в угол моей комнаты. У него в Болшеве на том месте была входная дверь. – Сезам! – закричал он.

Мы с роботом ждали.

Синюхин обернулся к нам.

– Открылась! – закричал он. – Она открылась.

– Тогда до встречи, – сказал я.

Синюхин сгинул.

– Проверь через центральный, – сказал я роботу.

– Авария на Трансплутоне, – сообщил робот. – Придется вам брать флаер.

– Теперь я сомневаюсь в твоих умственных способностях. Ты понимаешь, сколько туда на флаере?

– Тогда я в растерянности развожу руками.

Лифта, конечно, не было. Я побежал вниз, до восемьдесят шестого этажа, откуда ходит грузовой.

На площадке восемьдесят шестого стояла кучка людей. Они взволнованно переговаривались.

– Лифт давно был? – спросил я.

– Только что ушел, – сказала женщина со сто восьмого. – Очень большой наплыв желающих.

Я побежал вниз по лестнице.

Восемьдесят шесть пролетов – площадка, марш лестницы, широкое окно, марш лестницы, площадка, марш лестницы…

Этажей через сорок я утомился, встал у окна.

Надо было перевести дух.

За окном расстилался город. Острые шпили двухсотэтажных небоскребов пронзали облака и устремлялись к звездам, где-то в глубине, словно на дне пропасти, поблескивали огоньки уличных реклам, проносились пули городской антигравитационной надземки, а между пропастью и небом на той километровой высоте, где я переводил дыхание, деловитыми шмелями носились флаеры, размахивали крыльями любители птицелетной закалки и, струясь зеленой дискретной рекой между отвесами небоскребов, сверкала невесомая, уходящая к Туле надпись: «Храните деньги в сберегательной кассе».

Погоди, сказал я себе, мысленно отмечая закономерность в движении флаеров – большая часть их неслась к востоку, – а вдруг Миловидов починил свою ракету?

Я поднял руку, набрал на прикрепленном к кисти коммуникаторе номер мастерской Миловидова.

Тот, к счастью, сразу откликнулся.

– Миловидов, ты слышал? – спросил я.

– Коля, – ответил тот, сразу узнав меня. – По-моему, она полетит.

Миловидов – известный чудак, он уже третий год реставрирует межконтинентальную ракету, желая превратить ее в индивидуальное средство транспорта. Мало кто верил, что у Миловидова что-то получится, а сам он останется жив, если ракета все же взлетит.

Я пулей слетел с сорокового этажа, прыгнул на движущийся тротуар, подъехал к нише, в которой стояли общественные антигравитационные ранцы, стремглав натянул один на спину, включил, взмыл в воздух и взял курс на Ясенево, где живет Миловидов.

И, как назло, где-то над Бронной в воздухе прямо перед моим носом материализовалась тусклая голограмма Синюхина.

– Колечка, – сказал он вяло, – я очень устал. Еле тебя нашел. Ты не помнишь, каким словом открывается моя дверь?

Я даже не успел ответить – от неожиданности потерял высоту, чуть не врезался в летающее кафе-платформу, еле избежал столкновения с туристским автобусом, полным японцев, и врезался носом в стеклянную милицейскую будку.

Пока я платил штраф, Синюхин в виде голограммы реял надо мной, а я кричал ему:

– Сезам! Сезам, откройся!

– Одну минутку, – сказал милиционер, который оказался человеком сердобольным. – Попробуем помочь вашему товарищу.

Он включил свой локатор.

– Гражданин, скажите адрес, – попросил он. – Мне надо поглядеть на вашу дверь.

– Адрес? – Голограмма Синюхина покраснела и начала мерцать.

– Большая Дорогомиловская, двенадцать, четыреста сорок девять, – сказал я. – Вход со двора.

– Правильно, – сказал Синюхин. – Спасибо, Коля.

Милиционер набрал на локаторе код, и мы с ним увидели синюхинскую дверь. Затем как бы пронеслись сквозь нее и оказались в передней, где стоял настоящий Синюхин.

– Все ясно, – сказал милиционер. – Она у вас на ручном управлении. Я вам советую, поверните ручку.