Когда буря немного улеглась, я пошла домой, чтобы собрать вещи, и встретила Холмика. Я его давно не видела. Холмик сказал, что он в дружине – собирают в магазинах и на складах продукты и теплые вещи, свозят в стационарные склады, потому что их охраняют солдаты.

– Каждый должен делать полезное.

Мы с ним стояли совсем близко от Огонька, что горит во дворе дома. Я к этому Огоньку привыкла. И каждый день смотрела, как он понемножку растет.

Холмик был возбужден, ему казалось, что он делает что-то нужное. А я, насмотревшись на больных, сказала ему со злостью:

– Ты хочешь, чтобы мы умерли на неделю позже?

– Я хочу, чтобы не умирали.

– У тебя есть надежда?

Я спросила, потому что хотела, чтобы меня кто-нибудь успокоил.

– Да, – сказал Холмик. – Потому что Земля больна оспой. А каждая болезнь проходит.

– Это ты сейчас придумал?

– Это только образ.

Мы отошли под стену, где меньше дуло. Я спросила, кого из наших он видит. Холмик сказал, что с ним в дружине Селиванов. Я удивилась, потому что Селиванов тупой и бездельник.

– Люди меняются, – сказал Холмик. Потом подумал и добавил: – У нас тоже не все ангелы. Некоторые берут для себя.

Но не стал объяснять, относилось это к Селиванову или нет. И еще сказал:

– Вчера вечером расстреляли трех мародеров. Только я не пошел смотреть.

– А Кима не видел?

– Нет. Селиванов говорил, что он уехал в Москву.

– Спасибо.

– Ты за что благодаришь?

– Неважно. А как Сесе?

– Ничего, – сказал Холмик, но так сказал, что я сразу же стала настаивать: что случилось?

– Он болеет, – сказал Холмик.

– Чем болеет?

– У него орор.

– Не может быть!

– Почему?

– Ты сам видел, сам?

Я поняла, что все могут умереть или заболеть, а Сесе не может, не должен, потому что это несправедливо!

– Да, – сказал Холмик. – Я его видел.

– Он в Москве? В больнице?

– Нет. Он дома.

– Почему?

– В Москве больницы переполнены. Ты не представляешь, что там делается. Теперь у кого орор, остаются дома.

– Я скажу маме – его возьмут к нам в больницу.

– Не возьмут. И он сам не согласится. Он же понимает.

– Что здесь можно понимать?

– То, что в больницах еле справляются с теми, кому можно помочь. Орорным помочь нельзя, ты же знаешь!

– Но ведь говорили про сыворотку!

– Оля, я пошел, ладно? Некому сейчас делать сыворотку.

Он убежал, а я пошла домой. Я думала, что надо навестить Сесе. Кто за ним ухаживает? Ведь он жил один, рядом со школой.

Я вернулась к Огоньку. Он был такой же, как вчера. Ведь он живой или почти живой. Он растет. Он хочет всех нас убить. Или он не знает, что убивает? Между мной и Огоньком был железный столбик – его поставили, когда огораживали Огонек. Если стоять, прижавшись щекой к углу дома, то край Огонька касается столбика. Коснулся, мигнул, отодвинулся. Снова коснулся… Уйди, говорила я ему, пожалуйста, уйди… Долго смотреть на Огонек нельзя – болят глаза. Оспа Земли, повторяла я про себя. Оспа, которая может покрыть всю кожу, и тогда больной сгорит. И это случится очень быстро. Если бы я знала, что я сейчас умру, но мама будет жить, и Холмик будет жить, и Дашка, – это было бы плохо, но не так страшно, честное слово. Но если я знаю, что вместе со мной умрут все, даже самые маленькие ребятишки, и вместо всех домов и церквей, музеев и заводов будет только огонь, – это страх непереносимый.

И у меня в сердце была такая боль, что я забыла о Сесе. Холодно-холодно и тошнит.

У самого дома меня вырвало. Может быть, потому, что я долго не ела, а тут целую тарелку супа в больнице. Может, от ужаса. И сколько мне жить в этом ужасе? Мама говорила в больнице, что у них много самоубийц, которые не сумели себя убить. Оказывается, больше половины самоубийц остаются живыми.

Я включила телевизор, но он не включался.

Снова начался ливень, он бил по стеклу, словно кулаками. Стало темнеть, и дали свет.

Я экономила свет, у меня горела только одна лампочка в большой комнате. Ливень стучал в окно, и я не сразу поняла, что там – человек, который тоже стучит. Я не подумала, что это может быть Ким, и открыла. Мне было не страшно – мне было все равно.

Это был Ким.

Он был в кожаной куртке и кожаных штанах. Совсем пижон. И кепка у него была черная кожаная. Он отпустил черные усики.

– Привет, – сказал он. – Где мать?

– В больнице, – сказала я. – А мне сказали, что ты в Москве.

– Я в Москве, – сказал он. – Там все лучшие люди.

Я поняла, что он пьяный.

– Ты чего приехал? – спросила я.

– Ты помнишь наш разговор?

– Кимуля, – сказала я. – Неужели ты об этом можешь думать? Я сегодня была в больнице. У мамы. Ты бы посмотрел. И Сесе болен.

– Пустые слова, – сказал он и глупо засмеялся. Он сел в кресло и вытащил из-за пазухи пистолет, настоящий, черный, блестящий, словно мокрый.

– Видишь? – сказал он. – Пир во время чумы. Предлагаю участие.

– Дурак ты, Ким, – сказала я.

– Я на тачке приехал, – сказал он. – Дружок ждет. Мы славно живем. Делаем дело и уходим. Москва большая.

– Ну чего ты выступаешь? – сказала я. – Меня ты не удивишь.

– Ты не поверила? Смотри.

Ким засунул руку в верхний карман куртки и вытащил оттуда горсть каких-то ювелирных бранзулеток.

– Хочешь? – сказал он. – Все твое!

– А зачем? Кому это теперь нужно?

– Находятся чудаки. Даже не представляешь сколько. Меня тут поцарапало – перестрелка случилась с патрулем.

Мне было с ним очень скучно, словно он – мальчик на сеансе про американских гангстеров, а я – взрослая зрительница.

Он поднялся, и я спокойно смотрела на него.

Ким поигрывал пистолетом.

– Пошли, – сказал он. – Я в самом деле про тебя думал. Все время. Я тебе все достану – все, что ты хочешь. И шмотки, и жратву. Ты будешь моей королевой, честное слово. Меня в организации уважают. Я двух милиционеров пришил, честное слово. У нас знаешь сколько баб – а я к тебе.

– Ты еще маленький, – сказала я.

Он поднял пистолет и прицелился в меня.

– Олька, – сказал он, будто играл роль, – у тебя нет выбора. Ты моя.

– Уходи, – сказала я. – Мне собираться надо, я к маме в больницу переезжаю.

Он пошел ко мне, не выпуская пистолета, а я стала отступать, мне все еще не было страшно.

Вдруг он отбросил пистолет и схватил меня.

– Я докажу! – повторил он. – Я сейчас докажу.

Он стал валить меня на диван. Он разодрал мне на груди платье и оцарапал шею. Если бы я тогда испугалась, я бы, конечно, погибла – он бы сделал все, что хотел. Но я не боялась, и мне было скучно и противно, словно я смотрю со стороны. Я думала: как сделать ему больно? Простите, но я укусила его в нос. Это как-то неприлично звучит. А он закричал, и я поняла, что правильно сделала. Я побежала к открытой двери на улицу, хотя знала, что там его дружок.

Я выскочила на улицу. Там в самом деле стояла «Волга», за рулем сидел парень, но он не смотрел в мою сторону. Я не могла звать на помощь – была такая буря! А услышат – кто посмеет выйти?

Ким выскочил с опозданием и не видел, куда я побежала, но к тому времени его дружок опомнился и показал.

Я обернулась и увидела, как Ким прыгнул в машину. «Волга» рванула с места.

Я забежала за угол и чуть не попала под «газик».

Это был зеленый «газик» с красной звездой на боку. Я отскочила к стене и увидела напряженное лицо солдата за рулем. Тут же «газик» затормозил – чуть не столкнулся с «Волгой». Ким открыл дверь и начал стрелять по «газику». Оттуда выскакивали люди. Они тоже стреляли. Один из солдат упал, головой в лужу. Был грохот и крики, а мне казалось, что это ко мне не относится. Потом все кончилось. Я видела, как солдаты заносили своего в «газик», а Кима и его дружка положили в «Волгу». Туда сел солдат, и «Волга» уехала. Офицер из «газика» в мокром плаще подошел ко мне и спросил:

– Других не было?

– Нет, – сказала я.