Милодар молчал и этим дал возможность Пегги закончить объяснение:

– Мы погружаем вас в физиологический раствор, чтобы полностью отрезать от мира, чтобы ни одно постороннее возмущение к вам не проникло. Это слишком опасно. В полной тишине, в полной оторванности от мира вы сначала войдете в мозг своей матери…

– Или отца?

– Это сложнее, – призналась Пегги. – Как правило, генетическая память женщин передается по женской линии, мужчин – по мужской.

– А если линия обрывается?

– Пока мы не можем помочь… но в будущем добьемся восстановления через боковые линии родственников.

– Не отвлекайтесь, – попросило Лицо.

– Пока вы будете пребывать в саркофаге, – продолжала Пегги, – и частицы памяти вашей матери будут пробуждаться в вас, мы сможем контролировать этот процесс приборами.

– Вы тоже увидите мою маму?

– Нет, но мы будем знать, когда вы с ней находитесь в контакте.

Кора подняла ладонь, как бы испрашивая слова.

– Кажется, я вас поймала на ошибке.

– Нас нельзя поймать. Эта система испробована и абсолютно безопасна для испытуемого. Для спящей красавицы, как мы называем… вас.

– Но я же не могу пролежать в саркофаге восемьдесят лет, если столько лет было моей прабабушке, когда она умерла.

Пегги снисходительно улыбнулась.

– Мы уже слышали это возражение, – сказала она. – И вот что я вам отвечу: представьте себе самый обычный древний магнитофон.

– Представили, – ответил за Кору Второй министр.

– Вы можете воспроизводить на нем музыку. А можете быстро перематывать пленку.

– Все понятно, – сказала Кора. – Вы начинаете воспроизведение в нужный вам момент.

– Не совсем понятен механизм действия, – сказало Лицо, – но приходится согласиться с тем, что нам сообщено.

Они стояли полукругом вокруг саркофага. И молчали. Теперь, когда Пегги все объяснила, а остальные почти все поняли, оставался пустяк. Поверить в слова Пегги.

Молчание прервало Лицо:

– Можно ли наблюдать за жизнью и действиями предка кого-то из нас?

– За ним наблюдает гененавт. А мы – за гененавтом. – Пегги показала на саркофаг.

– Я не верю, – сказало Лицо.

– Мы не верим! – поддержал его Второй министр.

– Есть выход, – ответил Милодар, и глаза у него сделались хитрыми, как у кота, который играет с мышонком.

– Какой именно?

– Вы можете занять место в саркофаге, а мы запишем то, что вы увидите и почувствуете, – предложил комиссар. – И вместе подведем итоги.

– Хорошая идея, – сказало Лицо. – Славная идея. Прошу!

Последнее слово относилось ко Второму министру.

– Почему я? – удивился министр.

– Потому что, если они будут подсовывать мне воспоминания дедушки комиссара Милодара, я никогда не смогу проверить, это правда или инсценировка. А вот кем был ваш дедушка, я знаю. И кем были ваши предки, тоже известно.

– Мой отец – генерал, а мой дедушка – полковник и герой! – воскликнул министр, словно не был в том уверен.

– Вот мы и посмотрим.

– О нет! Это опасно для жизни! – возразил Второй министр. – Мы не можем мною рисковать. Народ этого не поймет.

– У нас даже младшие научные, даже аспиранты уже испробовали, – сказала Пегги.

– У вас другие организмы. Грубые и выносливые, как у кошек.

– У кого как, – ответил Милодар. Он любил наблюдать конфликты со стороны, когда ему это ничем не угрожало.

– Нет! – крикнул министр.

– Да! – ответило Лицо. – Или вы останетесь здесь. Но не живым.

И тогда Второй министр сдался.

– Раздеваться надо? – спросил он.

– Желательно побрить голову, – ответила Пегги. – Но, так как путешествие будет небольшим, помехи нам не так страшны.

– Не страшны, – согласилось Лицо.

– Только ботинки пускай снимет, – предупредила Пегги, – а то за каждым не настираешься.

Второй министр покорно улегся в саркофаг. Ему велели закрыть глаза. Лежа, он как-то уменьшился ростом, но согласился снять шлем, только когда крышка саркофага под нажимом тонких пальцев Пегги въехала на место, отрезав сановника от внешнего мира. Именно тогда он снял шлем, положил темный блестящий шар рядом с собой, и Кора увидела, какие у него загнанные, перепуганные глаза. Она испытала нечто вроде злорадства: не ей одной предстоит такое унижение… Впрочем, полезно посмотреть со стороны на испытание, которому тебя намерены подвергнуть, хотя, честно признаться, Кора так и не понимала, как она, полежав в этом саркофаге, сможет отыскать и вернуть в Эпидавр Зеркало Зла.

– Эй-хо-хо! Кто здесь проводит опасные эксперименты в мое отсутствие? – послышался громовой голос. Все замерли, как застигнутые за воровством яблок сорванцы.

– Это я, – пискнула Пегги, – но ведь это только демонстрация.

– Я взял на себя ответственность, – сказал Милодар маленькому, даже ему лишь по пояс профессору в белом халате, из-под которого выглядывали сапожки на высоких каблуках. Профессор был к тому же почти лыс и зачесал последние волосинки поперек головы. Нос у него был круглым, как картошка, и в нескольких местах продырявлен.

– Профессор Ахмет Гродно, – представился он, а Кора догадалась, что раны в носу – следы любовного общения с лаборанткой Пегги. – Тебе можно, крошка, тебе можно! – Профессор подбежал к аспирантке и, встав на цыпочки, поцеловал ее в высокую грудь. Остальные смутились и сделали вид, что не заметили откровенного жеста профессора. – Так что мы демонстрируем? – спросил профессор.

В лаборатории уже появились несколько его коллег. Они громко обсуждали проблемы только что закончившегося симпозиума.

– Не мешайте! – прикрикнул на них профессор. Он встал на цыпочки, чтобы получше заглянуть в саркофаг, и спросил: – Из Эпидавра? Типичное вырождение!

– Из Эпидавра, – сказал Милодар. – После окончания я с вами уединюсь и все объясню.

– Я предпочитаю, чтобы мне все объяснила Пегги, – возразил профессор. – Я ее больше люблю, чем тебя, старый козел Милодар.

Профессор засмеялся и постучал пальчиком по стеклу саркофага.

– Как ты там, сорванец? – спросил он.

Второй министр не услышал, но робко улыбнулся.

– Пускай газ! – приказал профессор Пегги, и саркофаг стал заполняться серым непрозрачным газом.

– А как же наблюдать? – спросила Кора.

– А мониторы на что? – удивился профессор. И приказал: – Включить большой дисплей!

Тут же загорелась вся стена лаборатории, представлявшая дисплей.

– Вот здесь, – сказала Пегги, направляя на стенку светящуюся указку, – мы увидим то, что делал, видел или совершал предок Второго министра в тот или иной момент…

– В какой момент? – спросил профессор Гродно у Лица.

– Ровно сто лет назад, – ответил тот, словно уже заготовил ответ заранее.

– Даем сто лет назад! – Профессор Гродно провел ладонью поперек головы, прижимая волосы.

– Мой ласковый, – любовно прошептала ему Пегги.

На экране началось мелькание цветных линий и неясных образов.

– Не обращайте внимания, – сказал Гродно Лицу и Милодару. – Идет ускоренная перемотка воспоминаний его папы и дедушки.

Профессор погладил бедро Пегги, и та прижалась им к уху гения.

Профессор притом не спускал глаз с приборов пульта.

– Что там? – спросил он у одного из ассистентов.

– Есть сто лет.

И на экране загремел бой!

Звук, правда, проходил через сто лет неровно, с перебоями, да и само изображение иногда двоилось или шло косыми полосами. На мгновение свет отключался и начинал таинственно мерцать.

– Сложная штука – человеческий мозг! – воскликнул профессор, видно, объясняя неполадки в изображении.

Так как экран был велик и несколько нависал над залом, то эффект присутствия был ощутим всеми присутствующими. И когда небольшой полосатый броневик, преследуя группу всадников, вооруженных карабинами и мечами, попытался выехать с экрана в зал, послышалось общее «Ах!», перепуганное зрение оказалось сильнее разума.

Всадники умчались и скрылись в дыму, который, как показалось Коре, горько пахнул порохом. Тут она увидела прихрамывающего воина в блестящей кирасе, разрисованной драконами, в плоском, как сковорода, шлеме, с пистолетом в руке. Сапоги и штаны воина были измараны грязью и кровью.