Рыбы стояли встречь несущемуся потоку, и Адуеву непонятно было, какая сила удерживает их на одном месте. Но не хариусы интересовали в этот момент рыбака. По страшному рывку он знал, что наживку схватил крупный таймень, но, как ни всматривался, не смог увидеть хищника в омуте.

«Ушел, значит… Накололся и ушел…» — с грустью решил рыбак и уже совсем было собрался слезать с утеса, как вдруг в двух саженях от того места, куда смотрел он, вывернулся из воды огромный розовобокий таймень. Рыба стремительно схватила нивесть откуда занесенный в омут желтый березовый лист, взволновала воду и ушла на дно.

— А, голубчик, вот где ты!..

Вскоре Селифон разглядел его, лежавшего на дне, как большая коряга. Таймень медленно шевелил жаберными крышками величиной с блюдце. У губы тайменя, как длинные сомовьи усы, развевались несколько оборванных им рыбацких лесок.

— Эдакий чертило! Эдакий чертило! — не переставал шептать Адуев, слезая с утеса на землю. — Голодный… Жирует… Но на червя теперь чорта с два… — негромко разговаривал Селифон.

Рыбак достал из кармана крепкую пеньковую лесу с крупным самодельным крючком и кусок серой суконки. Потом обернул ею крюк и по величине и по форме наподобие мыши, высвободил острое жало, распушил и оправил концы суконки… К омуту подошел крадучись, чтобы не упала на воду тень. Лесу забросил сильным швырком. Насадка с плеском упала в омут. Не задерживая ее ни на секунду, рыбак повел снасть поперек течения легкими подергиваниями, подражая движению плывущей по воде мыши.

Хищник вывернулся из глубины и ударил хвостом добычу. Потом он быстро схватил наживку и пошел в омут. Гибкое удилище согнулось в дугу. Рыбак в одежде вскочил в реку по пояс. Наколовшийся большой багряноперый таймень «свечкой» вылетел из воды, пытаясь выплюнуть железный крюк. Но Адуев рывком в сторону засек рыбу еще глубже и держал удочку «на весу». Таймень снова ушел в глубь омута до дна. От быстрого движения пеньковая леса со свистом разрезала воду. Селифон, ухватившийся за удилище уже двумя руками, чувствовал, как бьется сильный хищник в плотных речных глубинах. Вскоре, таймень вышел из омута и начал «шнырять» по реке то вниз по течению, то вверх. Рыбак, не выпуская удилища, бросился вплавь, не давая лесе натягиваться до звона.

Около часа мучил тайменя Селифон Адуев, переплывая несколько раз неширокую в этом месте Черновую, пока огромная рыба не всплыла бело-розовым брюхом кверху.

Рыбак осторожно вышел на берег и стал медленно подводить рыбу. Хищник только широко раскрывал рот да устало шевелил огромными плавниками.

Вот уже и конец удилища, вот и пеньковая леса в руках у рыбака. Таймень уже рядом с берегом и вот-вот заденет брюхом за галечник.

Адуев как можно ближе перехватил лесу к рыбе и, накоротке, выбросив тайменя на траву, упал на него грудью.

Рыба билась под ним, холодная и упругая, раскрывала усыпанный мелкими зубами рот и судорожно глотала горячий воздух.

В таймене было около пуда весу. Шкура его нежно розовела, как у молодого поросенка, а багряно-красные плавники напоминали лепестки альпийских маков.

Мужа Марина встретила по дороге к стану. Счастливый рыбак нес раздувшуюся торбу с хариусами и перекинутого через плечо тайменя.

Адуев остановился и положил рыбину к ногам жены.

— Силушка! Да ты как же выволок эдакого зверюгу?

— Выволок! — ответил он.

Но по заблестевшим его глазам Марина поняла, какие чувства испытывал сейчас муж. Она с трудом подняла тайменя за голову. Поднятый в уровень с грудью женщины, он хвостом касался галечника.

Селифон стоял, потупив глаза, пока жена рассматривала и восхищалась величиной, розовой шкурой рыбы и яркокрасными плавниками.

Лес был тих. Прогретый солнцем кедр пустил смолу. Яркий костер в знойный солнечный полдень казался неестественно рыжим. Селифон попросил сварить уху из свежих хариусов.

В кипящую белым ключом воду он спустил одну за другой пять самых крупных рыб. На сильном огне вода только на одну минуту задымилась, перестала кипеть.

— Готов! Снимай! — закричал он Марине, стоявшей рядом с ним настороже с листом лопуха в руке, тотчас же, как только заметил, что синевато-черные глаза хариусов побелели и зрачки их стали похожи на горошины.

Марина сняла котел с огня.

Селифон закинул ружье за плечи и пошел побродить вверх по ручью. Он знал, что в жар старые глухари и перелинявшие черныши любят рыться в прохладных корневищах черносмородинника, лакомиться осыпающимися самыми спелыми ягодами. Не один раз в прошлые годы он поднимал их тут и срезал шестеркой из отечественной тулки.

От ручья тянуло свежестью и черносмородинником. Каждую минуту охотник ждал тяжелого взлета, шел осторожно, раздвигая кустарники и крепко сжимая шейку ружья.

Но прошел он уже немало, а птицы не поднимались, словно и не было их в этих местах.

Адуев взобрался на крутик и решил попробовать не однажды уже проверенный им способ охоты по красной дичи без собаки. Он раскачал тяжелый круглый валун и пустил его. Камень с шумом и треском запрыгал по косогору и врезался в кустарники.

Сидевшие очень крепко в жару глухари и черныши, обычно, не выдерживали надвигающегося на них шума и взлетали из зарослей.

И действительно из черносмородинника с громом вырвался старый сизо-дымчатый глухарь. Сбитый выстрелом, он упал в траву, подпрыгивал в ней и судорожно колотил крыльями.

Так Адуев выгнал еще трех чернышей и двух из них опустил в сетку.

На пасеку Адуевы приехали позже всех. Ужин еще не начинался: их поджидали. За полкилометра от пасеки комсомольцы разложили большие костры.

Колхозники, разбившись на бригады, пели проголосные старорусские песни. Бригадиры в конце каждой песни посылали к стоящим на карауле комсомольцам спросить: «Не едут ли?»

И каждый раз посланный сообщал: «Пока не видно».

Саврасого иноходца председателя и белого жеребца Кодачи, на котором ехала Марина, заметил комсомолец Ваньша Прокудкин.

— Едут! — закричал он.

Ребята подбросили в костры охапки сушнику.

— Едут! — подхватили комсомольцы по цепи вдоль костров.

— Едут! — зашумели услышавшие на пасеке колхозники и оборвали песни.

Селифон придержал саврасого и пропустил Марину вперед. Точно высеченный из мрамора, белый жеребец, не доходя до первого костра, круто уперся на тропинке, захрапел.

Комсомольцы взяли испуганно храпящего, пляшущего жеребца по уздцы и повели сквозь огненный коридор костров. Черные глаза Кодачи, охваченные отблеском огня, вспыхнули, как бриллианты.

Высыпавшая навстречу веселая, яркая, празднично-разряженная толпа колхозников увидела притороченного к седлу Марины огромного тайменя. И розовая шкура, в свете огня выглядевшая багровой, и величина тайменя казались невероятными.

— Тальмень!

— Тальменище!..

— Тальменюга!.. Жирный, как кормленный хряк!.. — услышал Адуев восторженные вскрики колхозников.

Он ждал этих слов, заранее представляя удивленные лица рыбаков. Селифон спрыгнул с седла и повел иноходца вслед за танцующим Кодачи.

Первым подошел к Адуеву заядлый рыбак Лупан Федулов.

— Ну, Селифон Абакумыч, никак, добыл одного, — сказал он.

Селифон привязывал саврасого к коновязи и, не глядя на старика Федулова, негромко отозвался:

— Одного с грехом пополам выудил…

И Лупан Калистратыч и окружающие Адуева со всех сторон колхозные рыбаки молча оценили скромность своего председателя.

— Друзья, — крикнул Адуев молодежи, столпившейся у тайменя. — Отвязывайте-ка его да тащите на жаркое.

Отвязанного тайменя ребята, подхватив под жабры, за плавники и за хвост, торжественно пронесли раскрасневшимся у костров поварихам.

Вас. Непомнящих

У КОСТРА