В глубоких глазах Пумы был целый мир потерь и горечи.

Глаза Кармен наполнились слезами. Она не знала, что сказать. Теперь, когда действительно нужно было что-то сказать, цветистый испанский язык изменил ей. Все знакомые ей фразы сочувствия казались неискренними. А ей так хотелось сказать ему, что она понимает его потерю.

Она протянула руку и тихонько пожала его руку. Пума ответил ей.

Кармен набралась храбрости и сказала:

— Пума, мой отец умер. Но, даже пока он еще был жив, я уже чувствовала потерю отца. Понимаешь ли ты меня? Он жил со мной, был жив, но — не знал меня. Не хотел знать меня. Он не знал меня, пока я была ребенком, не знал, когда я выросла, и в этом непроходящая горечь потери — для меня.

Пума поцеловал ее и нежно прижал к себе.

— Когда я отправилась в Новую Испанию, — продолжала Кармен, — к Хуану Энрике Дельгадо… — тут ее голос прервался, — …это было целью всей моей жизни. Я мечтала встретить человека, который будет любить меня, защищать меня; который будет всегда со мной, как никогда не был мой отец. Но… — тут голос ее совсем упал, и она больше не могла выдерживать взгляд его прекрасных глаз, — …но Хуан Энрике Дельгадо оказался совсем не тем человеком, о котором я мечтала. И он не смог ответить на зов моей души. Никто не сможет. — Она склонила голову ему на плечо.

Пума грустно улыбнулся:

— Никто не сможет, — согласился он. — Мы лишь можем ощущать потерю и говорить о ней, но восполнить ее… нет. — Он мягко поднял ее подбородок. В ее глазах стояли слезы. — Давай вместе оплакивать наши потери. И тогда однажды, возможно… — Он замолк, не договорив. Он не имел права обещать ей, что боль уйдет, потому что его боль все еще была с ним.

— Возможно, — повторила она. Она не знала, вылечит ли время ее раны. Но если бы Пума был рядом… он такой добрый, такой славный…

Пума снял руки с ее талии, и Кармен больно ощутила потерю его тепла в унисон своим мыслям. Он развязал свой кожаный пояс и отвязал кожаный мешочек с ее приданым, который хранил с тех пор, как увез ее с виллы, на поясе.

Он протянул мешочек Кармен.

— Донья Кармен, — торжественно проговорил Пума, — мы с вами говорили о свободе выбора. Теперь я даю вам возможность сделать свой выбор. Вы свободны и можете уехать.

Кармен, потрясенная, смотрела на него.

— В Санта Фе происходит резня, — продолжал Пума, — но если бы вы пожелали, я могу сопроводить вас в Эль Пасо дель Норте. Там есть испанцы; там вы будете в безопасности, оттуда вы сможете… если захотите… уехать.

Говоря это, он пожирал ее своими голубыми глазами. Его губы будто удерживали другие слова — те, которые могли бы удержать Кармен, оставить ее с ним. Но она не должна была знать, чего ему стоило сказать это. Она никогда не узнает, что каждой частицей своего существа он молил ее остаться. Но у него был единственный способ доказать ей свою любовь: отпустить ее.

Кармен, не понимая, смотрела на него: неужели он хочет, чтобы она уехала? Или это вежливый способ сказать ей, что он не любит ее больше? Ему уже нанес душевную рану испанец — его отец; возможно, он не хочет еще одной раны от нее — испанки? Или он устыдился своей откровенности, того, что открыл ей душу? Или он хочет от нее избавиться?

Ее сердце заметалось: ей предоставлен выбор! Она держала свою руку на мешочке с драгоценностями и знала: эти камни способны дать ей свободу.

Нет, поправила она сама себя: это ее сердце способно дать ей свободу. Оно сделает выбор: уйти или остаться. Ее бирюзовые глаза встретились с его глазами. Она прерывисто вздохнула.

— Я… я не хочу уезжать. Я…люблю тебя.

Она проговорила это так тихо, что он наклонился, чтобы услышать.

— Я хочу остаться с тобой, — сказала она чуть громче. — Я… Я люблю тебя, Пума. — Ее голос прервался. — Скажи мне, возможно ли это… сможешь ли ты полюбить меня? Хоть немного?

— Кармен, — прерывающимся голосом проговорил он, и она поняла, что это стоит ему значительных усилий. — Ах, Боже мой, Кармен, как я люблю тебя! — Он притянул ее к себе. Она дрожала. Он крепко обнял ее. — Я так люблю тебя!

Он так сжал ее в объятиях, что она едва могла дышать.

Но тут же Пума высвободил ее и сжал решительно рот:

— Я не хочу, не вправе удерживать тебя.

Она во все глаза глядела на него. Она старалась понять его. Он отвел взгляд:

— Кармен, я не хочу, чтобы ты осталась и страдала, а потом пожалела о принятом решении.

Он открыл глаза и чуть слышно простонал. Он так желал быть с ней!

— Кармен, я не перенесу еще одной потери, если ты тоже решишь вернуться к своему народу. Если ты останешься, то я хочу, чтобы это было навсегда; чтобы ты была моей женой. — Он серьезным голубым взглядом пронзил ее насквозь. — Если ты останешься, сможешь ли ты выйти за меня замуж?

— Да, Пума! — еле выдохнула она. — Да!

Радость переполнила ее: он хочет ее! Он хочет ее и любит ее! Она обвила руками его шею и поцеловала его.

— Да, да, да, Пума!

Он коснулся носом ее носа:

— Меня зовут Грозный Горный Лев, — тихо сказал он.

Она поняла, что он называет ей свое истинное имя — она проговорила его почти по слогам. Ее сердце колотилось от радости и гордости: он доверяет ей.

— Да, Грозный Горный Лев. Я счастлива, что стану твоей женой.

И он начал целовать ее со всей страстью своей натуры. Она отвечала ему — так же страстно и искренне. Он сжал ее в объятиях; их губы сомкнулись; она ощущала его силу, его полноту жизни. Теперь она считала главной удачей своей жизни встречу с ним.

Когда их поцелуй завершился, Кармен опрокинулась спиной на одеяла, улыбнулась и погладила непокорную прядь волос на лбу Пумы.

— Ты мой друг, Грозный Горный Лев, — проговорила она, и ей нравилось произносить слова на апачском наречии. — Я хочу, чтобы ты знал, что Хуан Энрике Дельгадо никогда, ни разу не завоевал мое сердце. По крайней мере после того, как я увидела и узнала его.

В глазах Пумы промелькнул гнев.

— Он также ни разу не владел моим телом, — заверила она его. — Подумать только, что я проехала полмира, из Севильи, из Испании, только для того, чтобы выйти замуж за это ничтожество…

Пума насторожился.

— …Но я так рада, что приехала сюда…

Лицо Пумы стало каменным.

— …Рада, потому что иначе я бы не встретила тебя.

Кармен улыбнулась: было так легко дразнить Пуму — и любоваться его мужественным прекрасным лицом.

Пума усмехнулся и поцеловал ее, потом сказал, вспомнив:

— У меня для тебя кое-что есть.

Он достал из-под туники прекрасное серебряное ожерелье с бирюзой, которое дал ему Стефано. Нежно и осторожно возложил ожерелье ей на волосы:

— Это для тебя, — сказал он. — Знаю, как ты любишь драгоценности. А это так подходит к твоим глазам.

Кармен рассмеялась, и ее глаза засияли. Она наклонила голову и потрогала ожерелье. Оно все еще было теплым от его тела.

— Как красиво! — сказала Кармен. — Я такого никогда не видела. Этот рисунок напоминает цветы.

Пума взял ее за подбородок и привлек к себе.

— Кармен, — прошептал он, — я люблю тебя. Я люблю тебя с того самого момента, когда впервые увидел тебя. Ты принесла мне столько счастья. — Он еще крепче сжал ее в объятиях. — Знаешь ли ты, как я мечтал о тебе?

Она игриво покачала головой.

— Я любил тебя и хотел тебя очень давно…

Их взгляды встретились.

— …И я всегда хочу быть с тобой, — призналась она.

Он снова поцеловал ее.

— Ах, Пума, — прошептала она. — Как я могла усомниться в тебе и поверить Злому? — Даже теперь чувство вины грызло ее.

— Ш-ш-ш. Молчи. Да, между нашими народами, нашими обычаями и воспитанием — большие различия. И мы еще будем с тобой ошибаться, но будем и учиться на наших ошибках.

Глаза Кармен засияли еще ярче. Она нежно улыбнулась.

— Наша любовь переживет трудные времена, потому что она сильна, Грозный Горный Лев. Это чистая любовь.

— Да, Бирюзовые Глаза, — согласился он, и их губы слились в поцелуе.