— Но мне кажется, я имею право спросить, — продолжал Эктор, — какое оскорбление нанесено моему имени.

— Оно смыто кровью…Этого достаточно, — произнес Рипарфон.

— Нет же, недостаточно! — вскричал Кок-Эрон. — О! Вы можете хмурить брови и сердиться сколько вам угодно…Я скажу всю правду, и ничто мне не помешает…Вы родственник маркиза, моего господина…Ваша воля молчать насчет дела, касающегося чести маркиза, но я поклялся служить маркизу повсюду, и я расскажу.

По поведению Кок-Эрона было видно, что никто не может удержать его. Рипарфон это понял.

— Говори, если тебе это нравится, — сказал он, — но не здесь, по крайней мере.

— Вы правы, герцог, — холодно отвечал Кок-Эрон, — я подожду.

Приехали кареты, за которыми посылали, и все молча отправились в Париж.

— Ну, наконец, — сказал Эктор, когда они вошли в комнату графа, — вы расскажете мне все, я надеюсь!

— Откровенно признаться, вам нечему радоваться, — ответил Поль.

— Стало быть. то, что вы мне скажете, — ужасно?

— Пусть говорит Кок-Эрон, раз уж вызвался, — вмешался Рипарфон.

— Пожалуй! — буркнул старый воин.

Кок-Эрон с сердитым видом отстегнул шпагу, бросил плащ, и став против Эктора, произнес:

— Во-первых, маркиз, надо, чтобы вы знали, как вы должны быть благодарны этим господам.

— Начинай с главного и оставь свою благодарность в покое, — заметил Поль.

— Всякий говорит, как ему нравится, и я расскажу по-своему! Либо говорите вы.

— Да говори же!

— Продолжаю. Господин Рипарфон, который не говорит ни слова, тоже дрался. Эта тройная дуэль началась вчера вечером в саду. Два дворянина разговаривали на берегу пруда. Ваши друзья шли мимо, они слышали, что произнесли ваше имя, и остановились. Я был с ними. Разговор продолжался. Я готов был броситься на говоривших, но герцог удержал меня. «-Еще не время,» — сказал он. Наконец мсье де Фуркево бросился к собеседникам: «-Вы лжете,» — вскричал он. Тот и другой отступили. Граф держал руку на эфесе своей шпаги. Они уже вынули свои, когда вмешался герцог. «— Граф де Фуркево, мой приятель, прав, — сказал он. — Вас двое, нас тоже двое, но здесь не место для объяснений, и мы будем драться днем, если вам угодно.» Условились о времени и месте, и разошлись. Я был взбешен. Слышать то, что я слышал, и спокойно лечь спать! На рассвете мы отправились в глухую часть леса, меж двух холмов, где караульные проходят не чаще раза в год. Те лгуны вскоре к нам присоединились. Лакей, бывший с дворянином помоложе, начал отпускать шуточки. «— Эй, приятель, замолчи, — сказал я ему, — или я тебе переломаю ребра.» Он не слушался. Наши господа уже принялись за дело. Я выдернул шпагу и принудил шутника сделать то же, и миг спустя ранил его в горло. Его товарищ, человек с характером, хотел за него отомстить. Я убил его на месте. Тут я услышал громкий стон. Это противник Фуркево качался, прижимая руку к груди. Кровь струилась через его пальцы. «— Ей-Богу, поделом,» — сказал я. Что касается господина Рипарфона, тот опустил шпагу. Перед ним стоял его противник, обезоруженный, пристыженный и безмолвный. В общем итоге — двое убитых и двое раненых. Но низкие клеветники ничего больше не скажут.

— Это прекрасно, — возразил Эктор, — но что говорили эти дворяне?

— Это прекрасно, — возразил Эктор, — но что говорили эти дворяне?

— Отравитель? — воскликнул Эктор, вскочив с места.

— И что вы отравили его высочество наследника.

Эктор испустил вопль.

— Так и сказали?

— Да, — ответили его друзья.

— И они ещё живы! Их имена, чтобы я мог их убить!

— Они уже наказаны…Впрочем, мы поклялись молчать, — сказал Рипарфон.

Мертвенная бледность разлилась по лицу Эктора. Он упал в кресло и обхватил голову руками.

Но тут прибыл гонец и доложил, что герцог Орлеанский повсюду спрашивает Рипарфона, желая его видеть.

— Сейчас буду, — сказал герцог. — Если рана вас не очень беспокоит, поедем, Фуркево, и вы тоже, Эктор. Я предвижу, в чем дело, и думаю, что вы будете нелишними.

— Ага, — сказал Поль, — вы, стало быть, не забыли, что имя его светлости так часто поминалось вместе с именем Эктора?

Прибыв в Пале-Рояль, трое молодых людей нашли герцога Орлеанского, молча вышагивающего по кабинету. Его выразительное лицо носило на себе следы сильного огорчения и негодования.

— А, вот и вы, мсье, — сказал он при виде Рипарфона. — Да вы не один. Тем лучше. Добро пожаловать, господа. Мы все достаточно знакомы и можем говорить откровенно. Знаете, господа, что здесь произошло? — продолжал он, терзая пальцами кружево своей сорочки. — Вещь любопытная, даю честное слово! Вы молчите? Хорошо, я вам скажу, я сам. Меня, Бурбона, внука Анны Австрийской и короля Людовика XIII, главу младшей линии, обвиняют в отравлении.

— И вас тоже? — воскликнул Эктор.

— А, так я не один? — отозвался принц, — вас, Шавайе, тоже обвиняют?

— Друзья, дравшиеся за меня, кое-что знают на этот счет.

— Итак, самая низкая клевета чернит самых благородных, самых храбрых! О, вам, господа, тоже не избежать её, — прибавил принц, обращаясь к Фуркево и Рипарфону, — ваши отношения со мной слишком дружеские, чтобы вас пощадили.

— По крайней мере, мы будем в хорошем обществе, — улыбнулся Поль.

— Вы так воспринимаете дело, милый граф! Вы с удовольствием слушаете самые трагические истории! Вы смеетесь!

— Ваша светлость, я смеюсь…Да разве вы не видите, что дай я волю моему гневу, поджег бы Версаль?

— Вот что называется говорить дельно, — произнес принц, пожимая руку Фуркево. — Знаете, что я готов был сделать сегодня утром при первом известии об этих ужасных сплетнях? Я хотел ехать к королю, в Марли, и именем крои, текущей в моих жилах, просить у него позволения публично вызвать моих клеветников на дуэль.

— Прекрасно! — сказал Поль.

— Какое сумасшествие! — прибавил Рипарфон.

— Я сделал бы это, но герцогиня Орлеанская мне в том помешала.

— Она правильно сделала…Этого требовало благоразумие.

— Послушайте, милый герцог, — возразил Поль, — вы хотите взбесить меня своим благоразумием. Прекрасное благоразумие — оставаться сложа руки! Его светлость был тысячу раз прав. Надо смело бросить вызов, извлечь шпагу и убить тех, кто дерзнул представиться!

— Поэтому вы никого не убьете и никто не представится! Вы с ума сошли, воображая, что вся эта клевета примет человеческий образ и скажет:» — Разите, я здесь!» Нет, клевета таится, пресмыкается, отравляет, но не выходит с открытым лицом. Вы бы наделали много шума, вызвали много злословия, и больше ничего.

— Но нельзя же терпеть гнет этих ненавистных обвинений! — воскликнул герцог Орлеанский.

— Вы принц и не умеете терпеть? — возразил Рипарфон.

— Тереть, всегда терпеть. Вся жизнь моя прошла в покорности и терпении.

— Разве вы убьете клевету ударом шпаги?

— Нет, но, по крайней мере, убивают клеветников, — заметил Поль.

— Да, тех, которые имеют неосторожность разговаривать, когда считают, что они наедине, но кто будет достаточно дерзок, чтобы стать обвинителем перед его светлостью герцогом Орлеанским? Разве при дворе найдется дворянин, достаточно безумный, чтобы это сделать? — спросил Рипарфон.

— Это справедливо. Герцогиня Орлеанская говорила мне то же самое, — заметил принц.

— Ваше происхождение, ваше громкое имя вам покровительствуют. С вами дружит король, который в глубине сердца вас любит, потому что никакие наветы не могли заглушить в нем голоса крови. Пристыдите же ваших врагов вашей честностью, и вы заставите их молчать.

— Все это политика и интриги, а вам известно, как мало я в них сведущ, — сказал принц.

— Ваша светлость, — возразил Рипарфон, — обязанность принца изучать то, чего он не знает.

Герцог Орлеанский, ходивший по комнате, остановился и покраснел. Пламя гнева блеснуло в его глазах, но он сдержался и, шагнув к другу, протянул ему руку.

— Вы меня искренне любите, Рипарфон, — сказал он, — вы правы, и я вам верю.