Петроград — Царское Село, 16 ноября 1916 года:

«Блаженство от страданья ему же честь, хвала, а не от многих языц. Все они на свою надеятся на силу. Степан будет правителем, а Иван помощником — Дума подумает, а у Бога уже все есть. Узники все, как бы ни было и в древность или прежде одно страдание, это горы и на облацех грядущие, а ведь все страдальцы, и напрасно человеческие умы. Россия оттого не погибнет, что одного оправдают, она была и будет прославлена слезы страдальцев, кто бы то ни был, выше праздных языков. Они уже искупили не за то, что делали, вот за то они и праведники, что их Бог полюбил, как от начала жизни, так и сейчас. Наш разум должен разуметь».

Петроград — Царская Ставка, 22 ноября 1916 года:

«Скорби, чертог Божий. Прославит вас Господь своим чудом».

Осенью 1914 года Распутин чувствовал себя подавленным общим шовинистическим настроением в России, особенно в Петербурге (Петрограде) и Москве. Частая смена настроений, приступы меланхолии и длительные душевные депрессии стали для него обычным явлением.

Зимой 1914/15 года в его жизни происходит резкая перемена: он начал пить: «Скучно, затравили, чую беду». До этого водки не пил никогда, не пил и вина более двадцати лет — до 1914 года, — но когда начал, то выпить мог очень много.

Может быть, могла бы как-то сдержать Распутина Анна Вырубова, но 2 января 1915 года она попала в железнодорожную катастрофу.

Дочь лейб-медика Е. С. Боткина вспоминала: отец как-то особенно долго говорил по телефону и сам звонил куда-то и наконец, выйдя из кабинета, сказал:

— Двадцать пять минут назад произошло крушение шестичасового поезда из Москвы, очень много пострадавших, между прочим, среди последних Анна Александровна Вырубова. «Она умирает, ее не стоит трогать!» — сказал врач, когда Анну с перебитыми ногами и пострадавшим позвоночником извлекли из-под обломков вагона.

Действительно, Вырубова очень страдала, была очень нервна и нетерпелива. Она требовала священника, просила дать ей что-нибудь, дабы спокойно умереть и прекратить страдания, терзающие ее тело и душу.

Фрейлину причастили, царица позвонила Распутину и просила приехать, тот никак не мог найти автомобиль, пока ему не предложил свой его старый друг граф Витте. Стоя у постели умирающей, Григорий Ефимович повторял с напряжением ее имя так, что пот тек по лицу и шее: «Аннушка, Аннушка…» — пока Вырубова не открыла глаза.

«Жить будет, но останется калекой», — сказал обессиленный Распутин. Выпалив это, он вышел в соседнюю комнату и упал в глубоком обмороке. Когда его привели в чувство, он долго не мог вспомнить, где находится и что с ним произошло. «И я осталась жить, — вспоминала Вырубова, — полгода лежа на спине, затем передвигаясь в инвалидной коляске и всю оставшуюся жизнь — на костылях».

А Распутин исчез из поля зрения общества почти что на полгода. Как бы это ни показалось странным, но его отсутствие было вызвано подготовкой собственной (?!) книги: «Мои мысли и размышления. Краткое описание путешествия по святым местам и вызванные им размышления по религиозным вопросам». Часть 1. Петроград, 1915. (Готовил Распутин и вторую часть.)

Книга эта была призвана познакомить читателя с философией Григория Распутина, с его пророчествами, которые шли не от познания мира посредством научного анализа и обобщений, а посредством преломления увиденного и услышанного через собственное «Я».

Понять Григория Распутина можно, только уяснив его философию, его подходы к смыслу жизни. И тут байками и анекдотами, которые изобретали острословы по адресу Распутина, никак не обойтись. Ведь феномен крестьянина Григория Ефимовича, проблема его личности — подлинной, а не фантастической — чрезвычайно интересны и, бесспорно, поучительны.

Автограф на обложке книги бросался в глаза: «Горе метущимся и злым — и солнце не греет, алчных и скучных весна не утешает; у них в очах нет дня — всегда ночь».

Воспроизведем лишь отдельные фрагменты:

«В КИЕВО-ПЕЧЕРСКОЙ ЛАВРЕ

Когда опускают Матерь Божию и пение раздается «По Твою милость прибегаем», то замирает душа и от юности вспомнишь свою суету сует и пойдешь в пещеры и видишь простоту: нет ни злата, ни серебра, дышит одна тишина и почивают угодники Божии в простоте без серебряных рак, только простые дешевые гробики. И помянешь свое излишество, которое гнетет и гнет, и ведет в скуку. Поневоле помянещь о суете жизни.

Горе мятущимся и несть конца. Господи, избави меня от друзей, — и бес ничто. Бес в друге, а друг — суета.

В ПОЧАЕВСКОЙ ЛАВРЕ

И вот я вступил в Собор, и обуял меня страх и трепет. И помянул суету земную. Дивные чудеса. Где сама Матерь Божия ступила своим следом, там истекает источник сквозь каменную стену вниз пещеры и там все берут воду с верой, и нельзя, чтоб не поверить.

ПО ЧЕРНОМУ МОРЮ

Что могу сказать о своей тишине? Как только отправился из Одессы по Черному морю — тишина на море и душа с морем ликует и спит тишиной.

Море пространно, а ум еще более пространен. Человеческой премудрости нет конца. Не вместима всем философам.

Еще величайшая красота, когда солнце падает на море и закатывается и лучи его сияют. Кто может оценить светозарные лучи, они греют и ласкают душу и целебно утешают. Солнце по минутам уходит за горы, душа человека немного поскорбит о его дивных светозарных лучах. Смеркается…

О, какая становится тишина… Нет даже звука птицы и от раздумья человек начинает ходить по палубе, невольно вспоминает детство и всю суету и сравнивает ту свою тишину с суетным миром и тихо беседует с собой и желает с кем-нибудь отвести душу (скуку), нагнанную на него от его врагов…

Тихая ночь на море, и заснем спокойно от разного раздумья, от глубоких впечатлений…

Забили волны на море — сделалась тревога в душе. Человек потеряет образ сознания, ходит, как в тумане… Боже, дай тишину душевную!

Совесть — волна, но какие бы ни были на море волны, они утихнут, а совесть только от доброго дела погаснет.

На берегу больше хвораешь.

О, какой обман, беда — скажут ей и взглянут и увидят… Совесть всем без языка говорит про свой недостаток, всем надо поглядеть на нее, тут никакой грех не утаим и в землю не закопаем.

А всякий грех все равно, что пушечный выстрел — все узнают…

ИЕРУСАЛИМ

Что реку о такой минуте, когда подходил ко Гробу Христа!

Гроб — гроб любви и такое чувство в себе имел, что всех готов обласкать и такая любовь к людям, что все люди кажутся святыми, потому что любовь не видит за людьми никаких недостатков.

Тут у гроба видишь духовным сердцем всех людей своих любящих и они дома чувствуют себя отрадно.

Сколько тысяч с Ним воскреснет посетителей. И какой народ? Все простачки, которые сокрушаются — их по морю Бог заставил любить Себя разным страхом, они постятся, их пища — одни сухарики, даже не видят, как спасаются. Боже, что я могу сказать о Гробе? Только скажу в душе моей: Господи, Ты Сам воскреси из глубины греховной в Чертог Твой Вечный Живота!»

Но не только виды святых мест волновали Григория Ефимовича.

«Время разбрасывать камни, и время их собирать, — повторяя библейскую притчу, развивал свою мысль Распутин в одной из последних своих проповедей. — Святые могилы будут скоро осквернены нашествием варваров, еще находивших успокоение в вере. Бес вселился в их души, красным цветом — цветом крови — застит он им глаза. Пепелища и мертвые тела братьев наших и сестер, поруганные православные святыни вижу я… Пройдет лет немало, и внуки тех, кто осквернил родительские могилы, стряхнут с себя скверну, встанут на путь истинный. Их молитвами и трудами и с Божьей помощью вера православная вновь займет в сердцах страждущих свое достойное место. А варварами останется проклятье правнуков, ложь да насилие, да будут они наказаны…»