Распутин дорожил своими отношениями с царской семьей, гордился ими и долго не был уверен в их прочности.
«Не думай… что с царями легко говорить. Нет, трудно, аж губы кровью запекаются, весь съежишься, когда даешь им какой-либо совет…» — воспроизводил его слова Илиодор, он же вспоминал, как Распутин боялся, что «враги… царицу смутят», или как пошла у него кровь горлом, когда он у Александры Федоровны попросил денег для паломников и долго не получал ответа.
Если вначале он охотно рассказывал многим о своей «дружбе с царями», то с годами стал сдержаннее. «Разговоры о том, что он хвастал своей близостью к Царскому Селу, не верны, — показывал журналист Манасевич-Мануйлов о последнем годе жизни Григория Ефимовича. — Наоборот, он скрывал перед малознакомыми людьми… Он говорил о том, что может сделать что-то, добиться того-то, но старался точки над «i» не ставить».
Ольга Александровна, младшая сестра царя, оставила в своем дневнике запись о том, как в один из осенних вечеров 1907 года Николай II спросил, хочет ли она познакомиться с интересным крестьянином «из Сибири», и, получив утвердительный ответ, ввел ее в детскую. Она увидела Распутина в окружении царских детей, уже в ночных рубашках.
«Кажется, он нравился детям, — записывала она, — они чувствовали себя с ним непринужденно. Вспоминаю маленького Алексея, вообразившего себя кроликом и прыгающего по комнате. А затем, совершенно внезапно, Распутин схватил его за руку и повел в спальню, мы трое последовали за ним. Наступило молчание, словно мы были в церкви. В спальне Алексея не горело ни одной лампы, слабый свет исходил только от лампадки перед чудной иконой. Ребенок, очень спокойно, стоял рядом с гигантом, кивавшим головой. Я поняла, что он молился… Я поняла также, что мой маленький племянник молится вместе с ним. Я не могу описывать это — но я была тогда совершенно уверена в искренности этого человека…»
Хотя на великую княгиню Ольгу Александровну произвели впечатления отношения Распутина с царскими детьми, она подчеркивает свое личное нерасположение к нему: «Я понимала, что оба они — и Ники, и Аликс — надеялись, что мне понравится Распутин. Я была, конечно, под впечатлением от произошедшего в детской. Я приняла во внимание его искренность. Но, к сожалению, я так никогда и не смогла расположиться к нему… из-за его любопытства, безудержного и бестактного. В будуаре Аликс, побеседовав с ней и Ники несколько минут, Распутин ждал, когда подадут чай, и вдруг буквально засыпал меня весьма дерзкими вопросами: счастлива ли я, люблю ли своего мужа? Почему у меня нет детей? У него не было никакого права задавать такие вопросы, поэтому я на них не ответила. Боюсь, что Ники и Аликс чувствовали себя довольно неловко. Помню, какое я чувствовала облегчение, покидая дворец в тот вечер, и, садясь в личный вагон поезда, следовавшего в Санкт-Петербург, сказала себе: «Славу Богу, он не последовал за мной на станцию».
Эти вопросы, может быть, и были неуместны, но заданы они довольно проницательно. Брак великой княгини Ольги Александровны с психически неуравновешенным князем Петром Ольденбургским был устроен за нее властной матерью, когда ей было девятнадцать, а ему тридцать три года. Брак в самом деле оказался несчастливым и был наконец, после долгих проволочек, расторгнут в 1916 году.
В декабре 1905 года, в самый разгар первой русской революции, у Распутина произошла неприятная встреча еще с одним представителем царской фамилии — великим князем Николаем Николаевичем.
— А фамилия-то у тебя поганая, — заметил чуть ли не с порога великий князь. — Впрочем, и с такой жить можно… Живет же генерал от артиллерии Бордель фон Борделиус — куда гаже? Прости, Господи… А камергер Бардаков постеснялся своей фамилии и с высочайшего соизволения, болван, стал Бурдуковым.
Неожиданно Николай Николаевич осекся. Прямо на него, не мигая и завораживая, в упор глядели потемневшие зрачки старца.
— Ну и глаза у тебя! Смотреть страшно…
— А ты не смотри, — дерзко вымолвил Григорий, — есть храбрецы, что со мной в гляделки хотят поиграть, да потом до первых петухов заснуть не могут.
Великий князь не знал, что ответить.
— А я человек махонький, как блоха, — неожиданно переключился на другую тему Григорий, — потому и грехи мои крохотны. А ты вот большой, чудила, и грехов твоих на трех возах не увезешь… Дело ли мужицкие посевы топтать? Бес тебя попутал… точно, он! Ежели бы вы, великие-развеликие, эдак-то не резвились на шее мужика своего, так, может, и революций не стало бы. А теперь хлебай ее, как кисель, полной ложкой!
Эти резкие, хлесткие фразы, столь необычные для великосветской среды, осадили великого князя, остудили его горячую голову.
— А ты фрукт еще тот! — произнес Николай Николаевич, явно пораженный и недовольный разговором с резковатым гостем.
Расстались они врагами, и Николай Николаевич всегда жалел, что не ограничил «влияние этого отвратительного старикашки на Николашу», то есть на Николая II. И Распутин не остался в долгу:
— Он, эта жердь, думает, что он пуп земли… Хе-хе… Придет время, лишится всего — и постов, и власти, и богатств… А кто лишит, я спрашиваю, да сам папа. (Предсказание сбылось. Николай Александрович сместил его с поста верховного главнокомандующего, когда для всех в России стало ясным, что великий князь занимает «не свое место». А русские революции 1917 года лишили его всего остального: богатств, почета.)
Важнее, чем сказки, молитвы и игры, была способность Распутина помогать мальчику при кровотечениях. Доподлинно известно еще о нескольких подобных случаях…
Ранней осенью 1912 года царская семья, как обычно, выехала в окрестности Гродно, в Беловежскую Пущу (местечко Спала), где царь любил охотиться на могучих зубров. В этих безлюдных и тихих местах и произошло новое несчастье. Во время возвращения с прогулки по озеру на лодке цесаревич неожиданно резво спрыгнул на берег, но при этом ударился коленкой о камень, и у него началось внутреннее кровотечение.
После того как Алексей слегка поправился, царица взяла его на прогулку, наследнику неожиданно сделалось дурно, вновь носом пошла кровь, он упал, потеряв сознание. Тряска прогулочной коляски причиняла ему невыносимые боли, и его, почти полуживого, на руках внесли во дворец.
Помимо сильного ушиба ноги врачи обнаружили опухоль в паху и горячку. Алексей непрерывно стонал и не давал себя обследовать. Любое прикосновение к пораженным местам причиняло ему невыносимую боль. Состояние больного постоянно ухудшалось, и врачи готовились к самому плохому. Признаки заражения крови грозили серьезными осложнениями.
К больному ребенку срочно прибыли вызванные из Петербурга лейб-медик Е. С. Боткин и лейб-педиатр А. Н. Раухфус. Через день температура у Алексея подскочила до 39,8°. Доктор Боткин, не спавший уже третью ночь подряд, передал императору записку: «Надежды на выздоровление практически нет».
В эти дни по всей России шли богослужения, во время которых молились за здоровье наследника, а родители Алексея постоянно находились в комнате больного мальчика. Императрица, успокаивая ребенка, заговорила о Григории Ефимовиче. Воспоминания о первых встречах со странником так сильно подействовали на мальчика, что он потребовал, чтобы Распутин пришел к нему. Вечером самочувствие цесаревича еще более ухудшилось. Тогда царица втайне от врачей и придворных попросила свою подругу Анну Вырубову послать в Покровское телеграмму с просьбой о том, чтобы Распутин молился за здоровье больного цесаревича.
Дочь Распутина, Матрена, вспоминала, что отец получил телеграмму в тот же день, в полдень. Он, сидел в кругу семьи за столом. Дочь прочла ему: «Врачи отчаянии. Единственная надежда
Ваши молитвы».
Немедля Григорий Ефимович встал, прошел залу, где висели самые почитаемые иконы, и велел Матрене следовать за ним.
— Голубка моя, надо совершить очень важное таинство. Пусть это удастся… Ничего не бойся и не разрешай никому сюда входить… Если хочешь, то можешь остаться, но молчи и не мешай. Молись молча, про себя…