Но Распутину не пришлось ждать целый месяц. Уже буквально дней через пятнадцать, примерно в то же самое время, дверь вновь с треском распахнулась, и Григорий увидел на пороге свою старую знакомую — Матрену. Она была не одна, с ней пришел и долговязый парень, очень похожий лицом на мать: те же льняные волосы, васильковые глаза и нос картошкой. Только молчаливый — не в мать.

— Здравствуй, милый, — уже по голосу чувствовалось, что Матрену прямо-таки распирало от радости, — вот, вместе с сынком пришли, поблагодарить. Знать, сильна твоя молитва, батюшка. Митиньку мово освободили.

— Рад за вас, — Григорий подошел к Матрене и Дмитрию.

— Поклонись, Митинька, поклонись батюшке. Он тебе помог, он мне сказал, что ты не виновен. Он верил в это.

Сын Матрены низко поклонился.

Распутин перекрестил его и мать:

— Все в Его руках…

Что на самом деле произошло, так и осталось тайной…

Благодаря отцу Феофану Григорий Ефимович близко знакомится с графиней Софьей Сергеевной Игнатьевой (урожденной княгиней Мещерской). Графиня проживала на Французской набережной в тиши многочисленных посольских особняков, где Нева «щедро обливала окна прохладной синевой, где из Летнего сада доносило благотворный шум отцветающей зелени…».

Салон графини Игнатьевой, представлявший собой нечто вроде «теневого кабинета министров», частенько посещали великие княгини Милица и Анастасия (Стана) Николаевны и муж последней — великий князь Николай Николаевич[9], а также видные политические и государственные деятели, журналисты, писатели, служители Мельпомены. Графиня стремилась окружить свой салон ореолом значительности и демократичности, и сюда же приглашались, что называется, «люди из народа» — простые деревенские мужики или священнослужители из Богом забытых уголков России. Их окружали всеобщим вниманием, расспрашивали о многом, задавали всевозможные вопросы, но никогда не спорили, оставляя свое мнение при себе.

Появление в салоне старца Григория для многих обернулось настоящим потрясением. Графине Распутин предсказал, что она переживет своих детей (погибли в годы гражданской войны), а Анастасии и Милицы — что они умрут в изгнании, причем сначала младшая, а потом старшая, гофмаршалу Александру Танееву — милость императора и продвижение по службе, барону Штольцу — смерть от несчастного случая, княгине Белозерской пожар в усадьбе.

Поразил всех Григорий Ефимович и глубоким познанием Евангелия.

Завсегдатаи салона графини Игнатьевой увидели в нем толкователя, кому Священное писание служит не только для абстрактных молитв, а является книгой из плоти и крови, доступной «нам, грешным, книгой, утешающей в прегрешениях».

Стана и Милица уже после первой встречи со старцем были от него без ума. Больше всего их поразил ответ Григория на вопрос, когда их отец станет королем Черногории. Распутин, задумавшись буквально на несколько мгновений, ответил: «Через пять лет». (Заметим, что дело происходило летом 1905 года, а через пять лет черногорским королем стал Никола I, их родитель.)

Тогда же Распутин познакомился и с фрейлиной ее величества Анной Александровной Вырубовой. При первой встрече с ней Распутин иносказательно заметил, что жизненный путь ее усеян не розами, а «колючим репьём»; «крест» ее очень тяжел, но все трудности лишь на пользу, ибо в испытаниях и при ударах судьбы человек совершенствуется.

Григорий оказался прав во многом: у Вырубовой не сложилась личная жизнь, муж ее оказался негодяем, ее служба и дружба с царем и царицей обернулись для нее трагедией (после революции ее ждало издевательское следствие и тюремное заключение в Петропавловской крепости), из-за несчастного случая она превратилась в инвалида, передвигаясь лишь на костылях. Даже после смерти Вырубовой имя ее использовали аферисты и бумагомаратели всех мастей: от ее имени издавались откровенные фальшивки — дневники, воспоминания, переписка с императором и императрицей.

Благодаря черногорским княгиням, их предприимчивой родне и Вырубовой Григорию Распутину открывалась прямая дорога в Царское Село.

Великая княгиня Ольга Александровна была права. Действительно, о последнем российском императоре написаны сотни (если не тысячи) книг и статей, но все они, к сожалению, представляют императорскую фамилию в двухцветном — черно-белом — ракурсе: жизнеописание Николая II и Александры Федоровны преподносится либо как отрицательное, либо исключительно в радужных красках.

Все гораздо сложнее…

Ранняя смерть Александра III, которому было всего лишь сорок девять лет, не могла не сказаться на душевном состоянии его старшего сына, наследника российского престола. Думается, что у Николая II был своего рода «сыновний комплекс», он искал — бессознательно — некоего сильного, как отца, человека, за спиной которого он мог бы укрыться от житейских бурь, и, как строгого отца, начинал этого человека обманывать и восставать против него, чтобы проявить свое собственное подавленное «я».

…Призрак старика Фрейда «маячил» за спиной Николая Александровича. Аликс Виктория Елена Луиза Беатриса, принцесса Гессен-Дармштадт-ская, крещенная по православному обряду и получившая имя Александры Федоровны, жена Николая II, тоже немало испытала на своей судьбе. Ей было шесть лет, когда внезапно умерла мать, и это наложило глубокий отпечаток на характер Алисы (так звал ее супруг). С детства у нее стали проявляться черты властности, упрямства и набожности. Приезд в Россию к любящему ее Николаю ознаменовался коренной ломкой духовных ориентиров: ей пришлось принять православие. Крещение было условием брака, но при ее глубокой религиозности переход из протестантства в православие был нелегок, ее даже освободили от обязанности трижды отрекаться от старой веры. Что бы ни сыграло решающую роль, она обратилась к новой религии со всем жаром души. Особенно поразила ее древняя обрядовая сторона православия, так контрастирующая с очень простыми внешними формами протестантизма.

«Для императрицы старина была дорога в мистическом отношении, — писал Георгий Шавельский, — она уносила ее в даль веков, к тому уставному благочестию, к которому, по природе, тяготела ее душа».

Склонность к мистицизму развивалась у Александры Федоровны все сильнее и сильнее, и спустя некоторое время полностью овладела ею. Особенно сильное впечатление на нее произвела книга XIV века, в которой автор доказывал факт посредничества между Богом и человеком, о «Господних друзьях» («Amies des Diex») — смертных, но наделенных исключительной Божьей милостью. Царица свято верила, что есть люди, которые через неистовую молитву могут приблизиться к Богу.

С другой стороны, она хотела любить русский народ и быть им любимой, но «народ» был понятием отдаленным и неощутимым, реальным было окружавшее ее «общество». Ни протестантское воспитание, ни православное неофитство не способствовали сближению Александры Федоровны с высшим петербургским светом, который со времен Екатерины II имел оттенок некоторого вольтерьянства и не прочь был посмеяться над ханжеством; да и вообще, видимо, «нет ничего такого, над чем бы не посмеялся русский человек».

Сами обстоятельства брака, заключенного через неделю после похорон, способствовали отчуждению молодой императрицы, как бы «прибывшей за гробом». Неудачно сложились и отношения со вдовствующей императрицей — и та и другая претендовали на первенство в царской фамилии, и взаимная неприязнь сохранилась на всю жизнь.

В ноябре 1895 года она должна была родить, ждали наследника, но царица родила девочку, и затем это стало повторяться регулярно каждые два года: Ольга — в 1895 году, Татьяна — в 1897-м, Мария — в 1899-м, Анастасия — в 1901-м. Появились уже стишки о «причитании над молодой царицею, рождающей со стенанием девицу за девицею».

Отчуждению царицы от русской жизни даже- в том ограниченном виде, какой представлял последнюю петербургский свет, способствовали и ее болезни, прежде всего истощавшая ее истерия. Много времени царица проводила, лежа под портретом Марии-Антуанетты в своем бледно-фиолетовом будуаре, среди любимых ею живых цветов. Картина не оставляла Александру Федоровну в покое. Она спрашивала себя, не будут ли ее упрекать так, как несчастную королеву Франции: непоследовательность в поведении, сословная гордость, расположение к врагам. Впрочем, по словам преподобного Серафима Саровского, «буде же Господу Богу угодно будет, чтобы человек испытал на себе болезни, то Он же подаст ему и силу терпения». А у царицы был интерес ко всему, что связано с болезнью, и она находила своеобразное удовольствие в уходе за больными, особенно за детьми.