Испытывая большие денежные затруднения, маркиз де Мирабо сильно разгневался и обвинил сына в бестолковости: «Вы потеряли свое состояние по вашей вине, и все ваши поступки друг друга стоят; я приказываю вам немедленно покинуть Экс, иначе вас отправят под конвоем на острова Святой Маргариты».

Как видно, маркиз не отказался от своих планов интернировать сына; но тот был не менее упрям, чем отец: раз он решил жениться на самой богатой наследнице в Провансе, ему неважно, помолвлена она или нет, ведь можно использовать исключительные средства.

Хотя официально ему отказали, Оноре Габриэль продолжал нарочито ухаживать за мадемуазель де Мариньян; та же, хоть и была помолвлена, позволяла ему это делать, потому что находила его более забавным, чем чопорный маркиз де Лавалетт.

Мирабо быстро снискал себе известность. Он появлялся во всех салонах Экса в парадной форме драгунского капитана: зеленом мундире с галунами и алыми отворотами поверх коротких штанов телесного цвета; вел остроумную беседу, поражал отставников рассказами о своей корсиканской кампании, выставлял себя мыслителем, цитируя плохо усвоенные произведения, и ловко сумел возбудить ревность мадемуазель де Мариньян, ухаживая за одной из ее подруг, мадемуазель де Ванс, к которой она относилась как к сестре.

С досады Эмили стала показываться с Мирабо; она без опаски пела с ним дуэтом на публике; и, когда два чистых воркующих голоса сливались, исполняя арию «Выкуем вечные цепи», все многозначительно улыбались.

Шансы Мирабо, казалось, были невелики: до подписания брачного контракта с Лавалеттом оставалась всего неделя. Оноре Габриэль оставался бесстрастен, как будто сам распоряжался событиями. Несколько раз его карета оставалась на ночь поблизости от особняка Мариньян; никто не обратил на это внимания.

Улица Мазарин, параллельная той самой авеню, которая сегодня носит имя Мирабо, застроена в своей северной части красивыми домами; служебные постройки этих особняков выходят на другую сторону улицы, обрамляя просторные дворы. Однажды утром конюхов, служивших у Мариньянов, окликнул мужчина, высунувшийся в окно особняка на противоположной стороне улицы. Он был в неглиже: в одной сорочке и кальсонах. В нем нетрудно было узнать графа де Мирабо, а комната была спальней мадемуазель де Мариньян. Перед домом с прошлого вечера дожидалась карета обольстителя; можно было себе представить скандал и шум.

Поднятый по тревоге, господин де Мариньян бросился в спальню дочери; Мирабо поджидал его там полуодетый. Жители соседних дворов, столпившись на улице, громко потешались. Мирабо вышел; садясь в карету, он удовлетворенно улыбался.

Мадемуазель де Мариньян осталась с отцом. Она заявила, что не выйдет за господина де Лавалетта: Оноре Габриэль уверил ее в том, что ее жених — еврей.

— Вы его не получите, — ответил господин де Мариньян, — но поскольку господин де Мирабо мне не нужен, и он вам тоже не достанется.

Это была неудачная попытка господина де Мариньяна показать характер — семья быстро поставила его на место: поскольку дочь скомпрометирована, брак с Мирабо — наименьшее из зол. Скрепя сердце он в письме к Другу людей предложил ему Эмили в невестки.

С трудом сдерживая радость, маркиз де Мирабо дал свое благословение, сопроводив его финансовыми намерениями, которые были слишком щедры для его тогдашнего состояния: он передавал в дар своему сыну поместья Мирабо и Бомон, обеспечив ему годовую ренту в 6 тысяч ливров, которая должна была увеличиваться каждый год на 500 ливров, пока не достигнет восьми с половиной тысяч.

Сын мог быть доволен. К несчастью, он только что наделал долгов на 20 тысяч ливров, потратившись на приготовления к свадьбе; он думал, что, женившись на самой богатой наследнице Прованса, легко ликвидирует этот убыток. Мирабо не знал южан, у которых скупость прямо пропорциональна богатству. Кроме того, господин де Мариньян считал себя облапошенным, поэтому счел себя вправе пойти на подлость при обсуждении контракта. Эмили пришлось довольствоваться приданым в 240 тысяч ливров в виде предполагаемой доли наследства, которую она получит после смерти отца; в денежном выражении это означало годовую ренту в 3 тысячи ливров. К этому жалкому дару вдовая маркиза де Мариньян добавила 60 тысяч ливров, подлежащих выплате после ее смерти, и предложила взять молодую чету на полный пансион за 2400 ливров в год. После отчислений за пансион паре останется 7 тысяч ливров в год на текущие расходы, содержание замка Мирабо и воспитание детей. Для графа и графини де Мирабо — мизер, и это тем более обидно, что никто не поверил в гнусную скупость Мариньянов. Неопытный двадцатитрехлетний Оноре Габриэль не подозревал о финансовых затруднениях, которые их ждали. В голове была одна мысль — как уплатить тысячу луидоров неотложных долгов. Он обратился к будущему тестю и попросил уладить его дела, подсократив расходы на свадьбу, которую можно отпраздновать в узком кругу.

Маркиз де Мариньян притворился глухим; он был слишком тщеславен, чтобы отказаться от пышных торжеств; что же до долгов зятя, пусть их уплатит маркиз де Мирабо. Друг людей от этого устранился; ни он, ни его жена на свадьбу не явились; кроме того, он так и не наделил сына вотчиной, которую обещал ему в дар, и эта психологическая ошибка была чревата тяжелыми последствиями.

Господин де Мариньян закатил в Эксе торжества на неделю, предоставив будущему зятю заказать все необходимое для невесты на свой вкус и посоветовав запастись роскошными подарками для подруг Эмили; но не стал говорить, что намерен прислать ему счета сразу по окончании празднеств.

Думая, что одержал значительную победу, Оноре Габриэль триумфатором вышел из церкви Святого Духа в Эксе под руку с новоиспеченной графиней де Мирабо. Тогда, 23 июня 1772 года, он, наверное, думал, что этот брак положит конец его беспорядочной юности, и, вероятно, надеялся, что новое состояние позволит ему быстро осуществить свои мечты о величии. Увы! Выйдя из ворот церкви на залитую солнцем улицу, он ступил на путь нищеты и несчастий.

По требованию господина де Мариньяна в Эксе неделю шли торжества, потом молодую чету пригласили познакомиться с будущими вассалами новобрачной; граф и графиня де Мирабо выехали в Мариньян.

Перед отъездом Оноре Габриэль произвел подсчеты. Расходы на свадьбу и подарки составили тревожащую сумму, которую было тем невозможнее уплатить, что молодоженам требовались деньги на щедроты во владениях, которые они намеревались посетить, не говоря уже о насущных нуждах. Поэтому новобрачный без колебаний заложил ростовщику свой чистый доход за первый год, то есть 6 тысяч ливров; уплатив сумасшедшие проценты за вычетом аванса, он вырвал себе дополнительную ссуду; на все эти деньги можно было прожить в лучшем случае пять месяцев, а вернуть их не было никакой возможности.

Надо сказать, Мирабо редко делал долги только ради удовольствия остаться должным — на чем настаивают его биографы. Правда в том, что у него никогда не было доходов, соответствующих тому месту, которое он, на его взгляд, занимал среди прованских аристократов. Дурное управление Друга людей и коварство Мариньянов сделали финансовые проблемы неразрешимыми. Долговую яму беспрестанно усугублял сам Мирабо, как из гордыни, так и от отчаяния. Он был достаточно умен, чтобы признать, что обманулся относительно выгод от брака, и это привело его в страшную ярость.

Во время пребывания в Мариньяне он вел себя неприлично, пил, бил жену, поссорился с гостем, капитаном первого ранга, оскорбив его, а на справедливые замечания Мариньяна ответил донельзя высокомерно. Когда утихла эта первая гроза, тесть отвез новобрачных в Турв, к графу де Вальбелю. «Суд любви» был смущен грубыми приемами, которые Мирабо использовал вперемешку с самыми нежными протестами.

Мариньяны уже крыли зятя последними словами, тот же, видя, что к нему относятся враждебно, уехал с Эмили из Турва и, после подобия свадебного путешествия из Гиера в Марсель, отправился с ней в Мирабо.