3. Первые вздохи

Таким образом, Арман-Луи, ещё совсем недавно ученик, в один прекрасный день проснулся уже сложившимся бойцом, достигшим возраста, когда сердце стучит быстрее обычного, когда цветок, выхваченный и из-за корсажа блузки, держат, краснея, и когда цветок этот кажется ценнее всех сокровищ мира, а также когда вдруг бледнеют, заслышав девичий голос.

Понятно, что Арман-Луи заглядывался на м-ль де Сувини и находил её прелестной давно, и так же давно чувствовал её душу, душу редкостной доброты. Завидев её, он робел поднять на неё глаза, любовался ею разве что украдкой. Он собрал целую коллекцию из предметов, которые она случайно потеряла, и держал их в шкатулке, ключ от которой носил всегда с собой. Когда он говорил с ней, голос его дрожал, а когда она склоняла голову на плечо юноши, сердце его так колотилось в груди, что он задыхался. Но, Боже, что творилось с ним, когда однажды утром он услышал, как Рено де Шофонтен восхищался красотой Адриен, которая в тот момент ступала своими быстрыми ножками по шаткому мостику, переброшенному через речку.

— Э, да она совсем созрела для замужества! — смеясь, заметил католик.

— Кто? — не сразу понял Арман-Луи.

— Черт возьми, ну конечно же, м-ль де Сувини!

— Адриен?

— Да, Адриен!

Арман-Луи зашелся от гнева. Он сходу придумал предлог, который мог дать повод ссоре с приятелем.

— Послушай-ка, господин маркиз, — крикнул он. — Почему вы позволили себе назвать мадемуазель де Сувини по имени?!

— Велико ли дело! Просто я его знаю.

— Ну это уж слишком! Только два человека могут называть мадемуазель де Сувини по имени: господин де Шарней и я.

— Да ладно вам, эта привычка вполне может распространяться и на её соседа, даже если он не родственник.

— Учтите, я этого не потерплю!

— Но почему я должен церемониться, из-за прихоти гугенота? Что ж…

Он не успел договорить фразу, потому что Арман-Луи стремительно налетел на него и атаковал. Драка была долгой, упорной, яростной, слышались лишь восклицания г-на де Шофонтена.

Несмотря на боль, усталость, вконец измученные, они продолжали драться, Рено с ухмылкой, Арман-Луи ожесточенно, хотя оба задыхались.

— Значит, мадемуазель де Сувини созрела для замужества?! Прекрасная мысль! — клокотал Арман-Луи. — И кто же это собирается жениться на ней в наших краях?

— Черт побери! Да я знаю двадцать дворян, которым могла прийти в голову эта идея! — улыбался г-н де Шофонтен.

— Двадцать — это цифра, вы назовите имена!

— Имена? Ну так, прежде всего, я!

— Ты?!

И драка возобновилась, более жестокая и упорная, более долгая, грудь в грудь, сцепившись руками. Арман-Луи не отступал, Рено не собирался поддаваться. Удары сыпались один за другим. Арман-Луи был бледен, как смерть, Рено — красен, как огонь.

— Видали лакомку! — задирался маркиз, всегда скорый на колкости. — Прехорошенькая кузина — его собственность! На вот тебе, еретик чертов!.. Он, видите ли, не хочет, чтоб на неё смотрели!.. Глаза-то есть, куда их девать, презренный гугенот? Ты не получишь девушку, ты будешь получать только удары. На, держи, гнусный кальвинист! Вот парочку для начала! Положи её в шкатулочку, свою Адриен, но учти — это не помешает одному славному дворянину, моему знакомому, обратить её в другую веру… Мерзкий безбожник, ад по тебе плачет…!

Каждое слово этой бранной речи, где ругательства перемежались со славословием, отзывалось на нервах и на мускулах Армана-Луи, точно удары шпор по несущейся лошади. Он чувствовал, как волны ненависти захлестывали его сердце. Впервые он испытывал серьезное желание убить Рено.

Наконец два могучих измученных тела рухнули на землю. Арман-Луи — почти разбитый, Рено — почти сломленный.

— Прекращаем драку: завтра я буду ждать тебя в долине Мельницы со своими друзьями, а ты собери своих. Будет битва такая же, как у греков с троянцами: считаю, что мадемуазель де Сувини так же хороша, как Прекрасная Елена.

— Давай сделаем лучше: ты наденешь кольчугу, вооружившись шпагой, топором, кинжалом, и я тоже нацеплю латы — и как два странствующих рыцаря, железо против железа, мы будем истреблять друг друга.

— Пусть будет так. Я согласен. И если, надеюсь, убью тебя, я закажу двадцать месс за упокой твоей души… по крайней мере, тебе не придется выбираться из пекла…!

Итак, назавтра два рыцаря в двух плотных плащах, вооруженные с ног до головы, с кинжалами на боку, со шлемами на голове, встретятся ранним утром в самой пустынной части долины Мельницы…

— Помолись и исповедуйся, — прощаясь, сказал Рено.

— И ты попроси Бога за свою душу, — ответил Арман-Луи.

И вот они стали в боевой готовности друг против друга, железо лязгнуло о железо. Их сила и их ловкость были равными. Рено все время говорил колкости, посмеивался и сопровождал каждый свой удар угрозой или проклятием. Арман-Луи дрался с немой яростью. Вскоре несколько капель крови обагрили их доспехи. Внезапно г-н де ла Герш нанес противнику такой сильный укол длинной шпагой, что наверняка проткнул бы г-на де Шофонтена, если бы не сломалось оружие. Рено, шатаясь, ответил на этот выпад отчаянным ударом топора, который целиком разнес шлем гугенота. Арман-Луи, раскинув руки и закатывая глаза, тяжело рухнул.

— Ах! Боже мой! Я убил его! — крикнул потрясенный Рено.

Он отшвырнул далеко в сторону проклятый топор, наполнил шлем водой и оросил ею лицо своего друга. Арман-Луи не шевельнулся. Рено присел рядом с ним на колени и заплакал.

— Неужели я убил его? Моего единственного, моего лучшего друга? — приговаривал он, отстегивая по частям доспехи раненого. — Я — презренный головорез, бесчувственное чудовище! Если он действительно умер, я не прощу себе этого никогда! Ах, мой бедный Арман-Луи! Ответь мне, поговори со мной!.. Я действительно грубое животное, но я не злодей! Лучше бы умер я, я готов умереть, чтобы спасти твою душу… Чем я буду без тебя? С кем я буду драться? Хочешь, я убью себя или удавлюсь?.. Прикажи, я послушаюсь тебя. А хочешь, я стану монахом? Я уйду на покаяние до конца дней моих в монастырь…

Арман-Луи глубоко вздохнул.

— Святая дева! Его душа вернулась! — воскликнул Рено. И стиснув руки, принялся рыдать.

— Ты все ещё собираешься жениться на мадемуазель де Сувини? — прошептал Арман-Луи, открыв глаза.

— Я — жениться на Адриен?.. Нет! тысячу раз нет!.. Сколь бы она ни была красивой, обаятельной, доброй, соблазнительной, что мне до того? Больше я не взгляну на нее, если ты того желаешь, и никто не посмеет жениться на ней никогда, клянусь тебе в этом!.. Да и какого бы дьявола я связывался бы с ней, гугеноткой, я, истинный католик?!.. Об этом-то ты хоть подумал, болван!.. Ну же, возвращайся к жизни, и побыстрей, иначе я сейчас же рассеку себя вот этой шпагой!

Рено вытащил шпагу из ножен и приставил её острие к своей груди, как некогда Пирам к телу Тисбея.

— Бог мой, не спеши умирать! — ответил г-н де ла Герш. — Думаю, я поднимусь.

И, опершись на руку, он приподнялся.

Рено бросился ему на шею.

— Лезвие твоего топора не достигло цели, — продолжал Арман-Луи. — Но одно мгновение мне казалось, что я умер…

— Будь проклят тот день, когда мне придется обнажить шпагу против кого-нибудь из ла Герш! Ты последний из представителей этого семейства, против которого я обратил свое оружие, сам уподобившись таким же отвратительным гугенотом, как ты.

И медленно, поддерживая под руку, он повел своего друга в Гранд-Фортель.

Когда м-ль Сувини заметила Армана-Луи, опиравшимся на Рено, она побледнела и подбежала к нему.

— Что с вами?.. Что случилось? — испугалась она.

Опустив глаза, Арман-Луи признался, что он едва не лишился жизни в поединке в г-ном де Шофонтеном.

— Вы снова дрались, но почему? — спросила она.

— Потому что он назвал вас Адриен и потому что он сказал, будто бы вы созрели для замужества.

М-ль де Сувини слегка покраснела.