Я лежал и до полвторого ночи слушал музыку, потом подхватил свой воровской набор и направился к выходу. Уже взявшись за дверную ручку, я вспомнил, что не выключил радио; как только я потянулся к выключателю, диджей поставил песню Джеймса Брауна «Papaʼs Got a Brand New Bag».[8]

Я никак не мог понять, что подразумевается под «новенькой сумкой»: героин, мошонка или даже жизнь, но мелодия была чертовски заводная — так и тянуло потанцевать. Что я и сделал, начав скакать по квартире, раскачиваться из стороны в сторону и плавно скользить. Я то пришаркивал на манер кубинцев, то изображал четыре па безумного твиста вперемешку с фламенко, вертел задницей и под конец так крутанулся, что сам мистер Браун, король зажигательного танца, зааплодировал бы мне. Да уж, если сердце бьется, кровь должна бежать по жилам. Раскрасневшийся, с легким головокружением я выключил радио, погасил свет и выскочил на улицу.

Бары только-только начинали пустеть; я зашагал по улице Колумба в направлении Керни. Мне то и дело встречались матросики, насмотревшиеся шоу с голыми сиськами, попалась компания юных битников с только проступившим пушком на подбородках — по их виду можно было подумать, будто они ищут, где бы разжиться дурью. Мимо проехала патрульная машина, но я заставил себя шагать с самым беззаботным видом, на какой только был способен. Когда же машина скрылась за углом, я не смог удержаться от серии стремительных па в стиле буги-вуги, которыми завершил недавно изобретенный под Джеймса Брауна притоп с разворотом, на этот раз в двойном исполнении.

Вообще-то не в двойном, а в полуторном: после прыжка я приземлился прямо перед юной парочкой, которую сперва не заметил — они шли позади меня, — до смерти напугав их.

— Любите друг друга или умрите! — выкрикнул я излюбленную фразу Джона Сизонса, которую он обожал ни с того ни с сего проорать в самый разгар попойки. И провалиться мне на месте, если парочка не выпалила как один:

— Да, сэр!

Они порядком перетрусили, а это совсем не входило в мои планы. Я живо представил себе, как они останавливают первую же патрульную машину и дрожащими от страха голосами рассказывают, как какой-то псих вдруг возник будто из-под земли, грозясь убить их. Поэтому сказал:

— Да ладно вам, не напрягайтесь. Это всего-навсего строчка из стихотворения. Чистая поэзия, сечете? Ну, а крутанулся от избытка чувств. Прошу прощения, если напугал, я не нарочно — не слышал, как вы шли за мной.

Представляясь, я отвесил поклон девушке и протянул руку парню:

— Джек Керуак, — представился я.

— А мне всегда казалось, что вы выше, — заметила девушка.

Я готов был расцеловать ее.

— Это же вы написали «В дороге», — сказал ее спутник. — Классно!

Я немного поболтал с ними, наслаждаясь их благоговением, потом сообщил, что мне пора, надо разыскать Снайдера — утром мы вдвоем совершим восхождение на гору Шаста. Как только дойдем до вершины, каждый обратится к ветру с какой-нибудь речью, а после замолчим на целый год. Благослови Господи эти души — они захотели присоединиться!

Я уже повернулся, чтобы уйти, но девушка коснулась моего плеча, останавливая. Она сунула руку в карман и передала мне что-то маленькое, завернутое в фольгу.

— ЛСД, — тихо пояснила она. — Только принимайте по одной, не переборщите.

— Спасибо, — поблагодарил я. Мне не раз приходилось слышать об ЛСД, но штука эта не особенно занимала меня, так что я так ее и не попробовал. Мне хватило неприятностей с пейотом. Я подумал, что не слишком это умно — прибавлять к списку и без того неизбежных преступлений еще и употребление наркотиков, однако отказаться было бы попросту невежливо.

— Примите это в каком-нибудь красивом местечке, — посоветовала девушка. — Вам многое откроется, правда.

Ну что ж, я и впрямь стремился к тому, чтобы мне кое-что открылось, а раз так, почему бы и нет? Надо поддерживать в себе стремление к приключениям.

— Я бы тоже хотел подарить вам что-нибудь, — сказал я. Кроме россказней — подсказала мне моя совесть.

— Можно вас кое о чем спросить? — робко поинтересовалась она.

Я мысленно собрался с духом:

— Валяйте — попробую ответить.

— Мне бы хотелось знать, что именно вы произнесете на вершине Шасты.

— Не могу сказать, потому что пока не знаю, — ответил я; у меня отлегло от сердца. — Что придет в голову, то и скажу. Сымпровизирую, значит, — ну, вы меня понимаете. Извините, что не ответил на ваш вопрос — знай я, обязательно сказал бы.

— Постойте, — порывшись в кожаной сумочке, девушка вытащила почтовую карточку и ручку. Она говорила и в то же время писала что-то подсветом фонаря.

— На этой открытке уже есть марка. Вот мой адрес. Меня зовут Натали. Когда вы спуститесь с Шасты, запишите речь, которую произнесли там, на вершине, и отправьте карточку мне. Но, конечно, если только захотите. Никаких обязательств с вашей стороны. А я обещаю никому не говорить.

— Справедливо. Ну что ж, отправлю, если, конечно, доберусь до вершины и найду что сказать. — Я сунул открытку в карман.

— А можно, она скажет мне? — спросил ее приятель.

— Разумеется, если вы все еще будете любить друг друга и не умрете.

Оба захихикали.

— Так что не умирайте, — напутствовал их я, ну а потом пошел по улице Колумба к Керни, взбираясь вверх по склону навстречу свободному ветру и могучим облакам радости, подпрыгивая и танцуя бибоп с двойным притопом — дух так и устремлялся ввысь. Из аппаратной моей души донесся голос, сухой, как у совести, но только еще более насмешливый: «Ты сам напрашиваешься». В ответ я тихо пробормотал: «Да, именно что напрашиваюсь. Черт подери, да я просто умоляю об этом!» И двинул дальше по улице в ритме бибопа.

Дойдя до гаража на Седьмой улице, я успокоился, но лишь отчасти. Меня переполняли бодрость, уверенность, решительный настрой — давно позабытые ощущения. Я подошел к гаражу как к своему собственному, вставил ключ в замок и широко распахнул двустворчатые двери. Шагнул внутрь, закрыл за собой двери, вытащил из своего «преступного» набора фонарик, но так и остался стоять в темноте, напряженно вслушиваясь. Внутри казалось теплее. Витали запахи: похожий на мускусный — трансмиссионного масла и очень резкий — растворителя. Я включил фонарик.

«Кадиллак» занимал все пространство гаража. Казалось, в машине целых семьдесят футов длины. Места, где детали не были хромированы, выделялись ярчайшей белизной, даже боковины шин. Шесть лет — срок немалый, резина вполне могла прийти в негодность, и, хотя Мусорщик заверил, что все колеса заменили, я решил убедиться сам. Резина свежая. Проверил номерные знаки — новые. Осматривая машину, я в первую очередь обращал внимание на ее безопасность, но не мог не заметить экстравагантность самой модели: обтекаемые «плавники» вздымались почти вровень с крышей кузова, в каждом красовались две одинаковых пульки задних габаритных фонарей; передняя решетка радиатора разделялась по горизонтали толстой хромированной перекладиной, усеянной маленькими хромированными пульками — такой же узор повторялся и на декоративной решетке, которая проходила через нижнюю заднюю панель над бампером; задние крылья были с кромками; изогнутые стекла затемнены, «кадди» прямо блестел от хрома. Модель называлась «Эльдорадо», и, если память не подводила меня, это означало 390 кубов и 345 лошадиных сил, а также три сдвоенных карбюратора. Именно столько и надо, чтобы сдвинуть такую металлическую махину с места.

Я открыл дверцу, чтобы проверить, на месте ли ключ и регистрация, и на меня дохнуло запахом новой кожаной обивки, но прежде всего ароматом, который отозвался толчком ниже пояса и лавиной воспоминаний: «Шалимар». Любимые духи Кейси. Я глубоко вдохнул, потом снова, но все еще не верил, что это именно он. Я даже испугался своей неуверенности. Все принюхивался и принюхивался, до дрожи, однако усилием воли заставил себя вернуться к делу и сохранять сосредоточенность. Успокоившись, вынул из-под солнцезащитного козырька документы и внимательно изучил их. Комар носа не подточит.