Всей охраной ведал генерал-адъютант Черевин, но так как он питал полное доверие к начальнику дворцовой полиции жандармскому полковнику Ширинкину, то последний являлся фактическим руководителем этой службы. Он был первым жандармским офицером, с которым мне пришлось в моей жизни познакомиться. Ему было лет 50. Общительный, энергичный и проницательный, он был предан своему делу и служил идейно, так как располагал независимыми материальными средствами и получаемым содержанием не интересовался. Министр Двора, граф Воронцов-Дашков, настолько ценил Ширинкина, что впоследствии пригласил его к себе помощником на Кавказ, в бытность свою там наместником. К нам, офицерам, Ширинкин относился с тою несколько покровительственною любезностью, которая свойственна лицам, твердо стоящим на высоком посту. Он часто приглашал нас к себе на обед или поиграть в карты и был хлебосольным и радушным хозяином. Мир, собиравшийся у Ширинкина, был для меня совершенно новым и поражал особенностью взаимоотношений, необычных для строевого офицера. Здесь бывали помощник Ширинкина князь Туманов и некие Романов и Александров, в отношении Ширинкина державшие себя как младшие, но называли его по имени и отчеству, конечно, на «вы». Ширинкин же говорил им «ты», обращаясь фамильярно. За столом они сидели наравне со всеми, но были молчаливы. Странность отношений и другие наблюдения в течение нескольких моих посещений Ширинкина раскрыли причастность Романова и Александрова к секретной агентской службе. Это были преданные долгу и способные люди, вышедшие из среды нижних чинов гвардии, что, впрочем, не было исключением в России. Они служили в дворцовой полиции как старшие по наблюдению. Из них более выделялся Александров, которого можно было часто видеть изящно одетым на прогулке верхом или беспечно сидящим в лучших ресторанах за газетой, с сигарой в зубах; обращение его с нами, офицерами, было чрезвычайно предупредительно, и он всегда первый приветствовал нас. Однако вскоре мы усмотрели в нем «наблюдателя», с которым надо быть начеку. Притом и многие обыватели стали догадываться, что Александров собирал секретно различные сведения.
Россия в мемуарах
У меня особенно запечатлелось в память мое последнее посещение Ширинкина. Однажды, когда мы после обеда у него целой группой переходили в гостиную, я неожиданно оказался вдвоем с хозяином, который после нескольких фраз стал вдруг расспрашивать меня о нашем новом командире полка полковнике Фоке; его выражения ясно указывали на то, что ему нужны о нем сведения. Дело в том, что сменивший прежнего командира полковника Саблина полковник Фок, впоследствии защитник Порт-Артура, прошел сложную карьеру. Он был жандармским офицером, но в Турецкую войну возвратился в полк, получил Георгиевский крест и уже более не покидал строя. Его горячее увлечение нарождающимся тогда взглядом на необходимость развития инициативы и самостоятельности солдата создало ему репутацию «вольнодумного чудака». Я насторожился и официально ответил Ширинкину, что полковник Фок, прославленный шипкинский герой, георгиевский кавалер, успел уже приобрести полное уважение подчиненных. Расстались мы в этот раз с полковником сухо, а при ближайшей встрече с Фоком я доложил ему о своем разговоре с Ширинкиным; Фок рассмеялся и сказал: «Неумело Ширинкин хотел использовать вас, юного офицера, как осведомителя обо мне».
Очевидно, однако, что все эти незначительные впечатления поглощались главным образом фактом близости Государя и нарастающей тревогой о состоянии его здоровья. В начале своего пребывания больной чувствовал себя бодрее и от поры до времени с Государыней выезжал в экипаже в ливади й-ский парк. Проезжая мимо дома управляющего Ливадией, генерала Евреи-нова, они останавливались побеседовать с ним и его семьей Государь любил домашнюю кухню, и иногда Евреиновы готовили его любимые русские кушанья. Однажды во время такой прогулки Царь выпил квасу; встретивший его при возвращении домой профессор Захарьин, в обычной ему резкой форме, спросил: «Кто вам разрешил пить квас?» Александр III, несмотря на свою обычную простоту в обращении, не выносил, когда беседовавшие с ним забывали, что говорят с Императором. Так и в этом случае его покоробило, и он сухо ответил: «Не волнуйтесь, профессор, квас выпит с Высочайшего разрешения».
Отличительной чертой Александра III была прямота и ясная определенность в выражениях, за которыми чувствовалась твердая воля. Кроме умения избирать себе сотрудников он умел и дорожить ими, почему они и работали с ним многие годы Александр III не легко давал, но и не легко отымал свое доверие. Из его ближайших сотрудников мне пришлось видеть
Россия'^^в мемуарах
министров Победоносцева2, Витте, Ванновского, Делянова и других, а по дворцовому ведомству - генерал-адъютантов: графа Воронцова-Дашкова, Рихтера и Черевина. Все приехавшие или находившиеся в Ливадии лица носили видимую печать озабоченности, заметную даже для нас, зрителей со стороны.
Надо отметить, что в характере и обращении Государя было так много обаятельного, что пережившие его сотрудники постоянно хранили о нем благоговейную память. Достаточно ознакомиться с записками некоторых из них, как, например, с воспоминаниями графа Витте в той части, где он говорит о своей службе при Александре III, чтобы убедиться в этом.
.Александр 111, как известно, был отличный семьянин, однако несколько деспотичный. Дома образ жизни его был более чем скромный; он любил музыку, литературу и театр До своей болезни он также любил физический труд и считал для себя полезным заниматься, например, рубкой и распилкой дров. Государь был расчетлив и всем старался подавать пример бережливости и экономии, которых требовал и в государственной жизни.
Александр III сам участвовал в Турецкой кампании, командуя корпусом особого назначения, и в сознании его неизгладимо запечатлелись все ужасы и бедствия войны для воюющих сторон Со свойственной ему твердостью вследствие этого вся его внешняя политика свелась к обеспечению мира, как для своего, так и для чужих народов. Убедить его в необходимости войны было невозможно. Известен его ответ Бисмарку, старавшемуся склонить его к вмешательству в балканские осложнения: «Даже за все Балканы я не дам ни одного солдата». Историки уже отметили, что Россия при Александре III достигла исключительного значения в европейской политике и что как-то сказанная Императором в шутливой форме фраза «Когда русский Император удит рыбу, Европа может и подождать» была определением действительного положения России. На самом деле, при Александре III дела никогда не задерживались; редко можно было встретить человека более трудолюбивого и вникающего лично во все, что касалось управления огромной империей, чем он. Многие считают Александра III ретроградом, вернее было бы сказать, что этот чисто русской души человек, свидетель трагической смерти своего отца, считал, что России нужна прежде всего твердая рука и еше многие годы постепенного развития, прежде чем либеральные учреждения могли бы быть введены в нее без опасности крупных осложнений.
В описываемый мною период в Ливадию приезжали не одни сановники, вызывались и мировые медицинские знаменитости, как Захарьин и Лейден
/Ъсг.ия'О' в мемуарах
Вокруг дворца начинало чувствоваться что-то угнетающее и зловещее, так как состояние здоровья Государя ухудшалось. Мы больше не видели Царя на прогулках; недуг окончательно приковал его к постели Только раз, перед самою смертью, Александр III показался на балконе. Это было во время пребывания в Ливадии о. Иоанна Кронштадтского. Глубокое сочувствие вызывала к себе Императрица Мария Феодоровна, отдавшая себя всецело уходу за Государем; ни сестрам милосердия, никому другому она не доверяла больного, и при нем постоянно была только она и камердинер. Тогда же стал живо интересовать всех приезд принцессы Гессенской, невесты Наследника Цесаревича и будущей Императрицы Александры Феодоровны. Мы знали, что приезд этот был особенно желателен Государю, понимавшему безнадежность своего состояния. Когда наша рота, готовясь к встрече гостьи, шла во дворец за знаменем, было отдано распоряжение музыке не играть «под знамя», чтобы не нарушать покоя больного. Узнавши об этом, Государь отменил приказание и повелел музыке играть.