Удивительными местами, памятниками всех времен, знаменитыми развалинами изобилуют окрестности Рима, но трудно найти там место, более наводящее на размышления, чем древний храм Весты, называемый также храмом Сивиллы, чья полукруглая колоннада над каскадом Тиволи вызывает восхищение. Здесь душа переполняется потоком воспоминаний и величественной гармонией Природы и искусства. В этом уединенном месте, избранном мечтой, вдыхаешь смутную грусть, которая одновременно печалит и утешает, в которой господствует великая тайна.

Перед тем как спуститься с Сабинских гор чистый и голубой поток Анио с белой пеной низвергается в бездну среди сосновых лесов. Он разделяется на два потока в скалистой пропасти и образует многочисленные водопады в прихотливых завитках, чтобы стечь последним каскадом в сельскую округу Рима, где он впадает в Тибр недалеко от места его входа в Вечный город. У подножия этой горы, поросшей оливами и виноградниками, император Адриан приказал воздвигнуть свою знаменитую виллу, чьи разрозненные памятники, расположенные вокруг нее по окружности семи миль, воспроизводили здания, наиболее поразившие императора в его путешествиях. Там находились египетский город Канопа и храм Сераписа, портики Ликея, сады Академии и Пританей в Афинах; дальше – уголок Фессалии, свежая Темпейская долина, священное отечество Орфея, с ее рощами и храмами, и ручеек, изображающий Пенея; еще далее – Аид и Елисейские поля, пещеры мрака и чудовищ; наконец, стадион, театр и на высоте – императорский дворец, откуда созерцательный цезарь мог охватить взглядом все эти чудеса вместе с панорамой гор Тиволи, которые представлялись ему цепью горы Олимпа.

Сегодня все это – лишь нагромождение руин, заполненных цветущей зеленью, где каменные дубы прислоняются к дряхлым стенам, а цветущие ветви плюща поднимаются в гигантских залах по щелям глубоких сводов. Однако и в своей нищете и величии эти бесформенные останки еще являют нашим глазам благодаря величественному синтезу все погибшее великолепие греко-латинского мира.

Но иное зрелище, совершенно другое ощущение поджидает нас выше, если, поднявшись по дороге, которая петляет в пропасти вокруг каскада, миновав храм Сивиллы и замок Тиволи, мы достигнем высоты, где возвышается несравненная вилла д’Эсте, которая господствует над римской равниной своим белым фасадом и цветущими террасами. На вилле Адриана мы блуждали в лабиринте руин по елисейским полям античности. Здесь мы входим на уровень прелестных садов Возрождения. Словно мановение волшебной палочки перенесло нас в картину из идеального «Декамерона» XVI века.

Вилла Адриана, театр Мариттимо. 118–134　гг. н. э. Рим

Я вспоминаю как давний сон, всегда присутствующий в памяти, полдень далекой весны, лет десять назад, в висячих садах на краю Сабинских гор, где улыбка Природы и улыбка искусства встречаются под прозрачной лазурью римского неба и создают подобие земного рая. Я провел там свой предпоследний день в Риме и сказал «прости» Италии, которую не надеялся увидеть вновь.

С балкона царственной виллы я спустился на большую нижнюю террасу по нескольким земляным ступеням. Прямоугольная лестница пересекает миртовую рощу и розовые лавры. Ты спускаешься медленно, ибо очарованный взгляд колеблется между прекрасными растениями, которые тебя задевают и говорят с тобой, и красотой видной отовсюду панорамы. На каждой маленькой ступени ты останавливаешься. На каждой оказываются водоемы и струи серебряной воды. На каждой – в огромных мраморных, гранитных и порфировых вазах пучки незабудок, фиалок и вербены. Хочется останавливаться на каждом шагу, потому что пейзаж по мере спуска меняет свои очертания с элегической и величественной грацией. Наконец ты достигаешь большой нижней террасы, жемчужины этой виллы, средоточия ее единственной и неповторимой магии. Здесь падающая вода Анио, идущая с Сабинских гор, вливается в каналы и большой прямоугольный бассейн. Там плещется темно-зеленая или густо-синяя живая волна. Еще высокая от своего прошлого движения, она плещется здесь и там или дремлет, готовая пуститься в новый путь. Вокруг этих бассейнов раскинулись гигантские, выше, чем самые высокие тополя, кипарисы, возраст которых – четыре и пять сотен лет. Их кроны имеют цвет базальта; солнце, проникающее сквозь их темную листву, пускает туда золотые борозды, и там летают и воркуют белые голуби, чертя в небе веселые круги. Эти гигантские кипарисы, каждый из которых подобен целому лесу, похожи на мудрых старцев, ревниво стерегущих эти мраморные бассейны, где беспокойный Анио стих на мгновение. Они словно говорят своим протеже: «Не спешите, прекрасные нимфы, вы, чьи воды питают наши корни. Помедлите немного. Ибо наша старость молодеет в магическом зеркале ваших глаз. Все здесь становится прекраснее, воздушнее, отражаясь в них: листва, цветы и лица».

Таково место, теперь опустевшее, где жила элита общества в эпоху Возрождения, когда кардинал д’Эсте построил этот сад наслаждений, созданный для созерцания и любви. Здесь должен был встречаться цвет властителей, ученых, художников и знатных дам Рима, Флоренции и Неаполя. Множество раз пары счастливые или несчастные, знаменитые или безвестные, осуществляли здесь тем или иным образом вечную мечту о новой жизни . Здесь прогуливались кардинал Бембо и Лукреция Борджа, Микеланджело и Виттория Колонна, Рафаэль и его Незнакомка. Они сидели на этих мраморных скамьях, в тени этих зеленых дубов. Если бы Тассо, вместо того чтобы жить в тесном пространстве Феррары, смог бы прочесть под сенью этих деревьев своей Элеоноре пламенные стихи о любви Ринальдо и Армиды или о смерти Клоринды, быть может, высокомерная принцесса не устояла бы перед ним. Это были те самые заросли вьющихся роз и лиловых глициний, которые укрывали от любопытных глаз столько тайных поцелуев и горячих объятий. И когда вдоль большой балюстрады томные пары обводили взглядом всю громаду римской сельской округи от порта Остии до моря, они могли смирить свои страстные и ненасытные взгляды, успокаиваясь от величайших трагедий истории, и оживить свою собственную любовь, размышляя обо всех великих чувствах прошлого.

Вилла д’Эсте – прелестное место, где Природа вдумчиво понята и столь тщательно освоена, что она отвечает мыслям человека и поверяет ему самые сокровенные тайны. Умело ласкаемая им, она в свою очередь ласкает его и говорит с ним. Я слился с гением Возрождения, и мне показалось, что я слышу, как шепчут воды, цветы и статуи чудесной виллы и как древние божества простодушно обращаются ко мне.

Водоемы, струи воды и фонтаны пели меланхолическую песню. Они говорили еле слышно: «Мы – всегда кристальные источники, нимфы, появляющиеся из горы и питающиеся чистыми водами небес. Но люди, ожесточенные своими машинами, разучились нас понимать. Здесь мы струимся еще счастливые и чистые, но в ваших селах и городах нас мучают и забрасывают грязью. О путник, проходящий в этом священном убежище, обрати слух к нашим голосам и поговори и нами… ибо скоро мы умолкнем».

И гроздья цветов, собранные в большие букеты в мраморных вазах, алые пионы, голубые огуречники, нежные фиалки и бледные асфоделии, грустно говорят: «Мы всегда были самыми любимыми детьми земли. Солнце и звезды заставляют распускаться наши чашечки и венчики. Но люди разучились вопрошать и понимать нас. Бывало, мы приносили им счастье, когда они вдыхали наш аромат или украшали себя венками. Мы любим цвести на челе дев и умирать на женской груди. Но теперь нас топчут, не любя. О прохожий, собери наши последние ароматы, ибо скоро мы завянем».

А статуи, притаившиеся в рощах, говорили сурово: «Нас едва терпят во враждебном мире, нас, теней богов и богинь. Некогда мы сочетались браком с Природой; нам было дозволено населять стихии. Теперь нас поместили в холодные музеи. Здесь мы больше не слышим болтовни влюбленных и речей увенчанных цветами мудрецов былых времен, которые заставили нас чувствовать и жить. О путник, прими наши последние вздохи, ибо вскоре мы будем разбиты».