Вынужденный рассмотреть эту картину, я убедился, что это было последнее произведение художника и что оно заключает в себе тайну его судьбы. В ней можно прочесть его личное завещание, как можно прочесть его философское завещание на двух куполах в Парме. Святой Себастьян здесь – только маска и символ, под которым содержится, в изначальном кристалле, как в его последней квинтэссенции, душа Корреджо и трансцендентное «я» Льето, написанное им самим. Вот что сказали мне эти глаза и уста:

«Эта стрела пронзила сердце бедной земной души, женщины трепещущей, потерянной, утратившей надежду. Ее страдание и одиночество таковы, что она желала бы умереть, и в то же время она страшится смерти. Сострадание, которое я чувствую к ней, заставило меня понять сразу бесконечную силу Любви. Это божественная сила творения и воскресения. Она проистекает из того же источника, что и та, которая порождает цветы, души и миры. Огненным взглядом и жестом быстрым, как молния, я вырву стрелу из сердца Любимой и, бросив ее в пространство, воскликну: „Стрела Скорби, стрела Смерти, ты уйдешь из этой души. Уходи в бесконечность и никогда не возвращайся!” Стрела вылетела, словно сверкающая ракета, и сказала, дрожа: „Я ухожу, но вернусь к тебе!” Я ответил: „С моим завоеванием… я бросаю вызов тебе!”

Тогда глаза моей Любимой, которые раньше были потоками слез, превратились в огненные колодцы. Они сразу засверкали, как две голубые звезды, под черными ресницами. И я погрузился в них, как свет погружается в атласные лепестки ириса и уходит в его перламутровую чашечку. И я стал Льето, художником божественной радости на земле. И я продолжал свой труд, дойдя до порога великих тайн. Я бы достиг апогея счастья, всегда столь близкого к бездне… Увы! Как осенняя роза, которая говорит ледяному ветру: „Забери меня в одну ночь, до того как я опаду листок за листком”, – так Джеромину забрали у меня однажды зимней ночью. Я нашел ее мертвой на постели. Она еще улыбалась мне и, казалось, благодарила. Нет, у нее не было времени почувствовать приближение смерти… но лиловый ирис, обласканный солнцем, и трепещущая роза, которой опьяняется пчела, берущая свой мед, стали лишь скошенной травой…

Тогда стрела, потерянная в пространстве, вернулась и поразила меня с резким свистом и разбила мне сердце на части. Я перенес удар в молчании и услышал, как его отзвук распространяется в пустоте бесконечного. Никто не знал об этом. Мое лицо стало бесстрастным, а уста онемели. Как Она некогда улыбалась мне, так я улыбался миру. Но до моего последнего дня в моей одинокой мастерской, как и под золочеными панелями князей, при вызывающем смехе женщин, моя душа была подобна святому Себастьяну, лишенному одежд, привязанному к стволу дерева, по которому жестокие стрелки стреляют без остановки, как по живой мишени, чтобы следить за его конвульсиями, но не в состоянии вызвать у него крик и разрушить экстаз его видения, которое охлаждало жар его страдания. Благословен будь этот мученик, ибо благодаря ему я завершил мой труд и написал „Успение Богоматери” в соборе. Три мира, которые я пересек сверху донизу, чтобы познать глубины человеческой печали, я пересек снизу вверх, чтобы повстречать божественную радость силой божественной Любви и жертвой всего моего существа.

Я вновь обрел Джеромину. Теперь она извлекла из моего сердца стрелу, которая его убивала. Ах! Если бы ты мог нас видеть среди наших братьев и сестер, на нашей чистой планете, в лилейной долине, где деревья шепчут имена богов, где жаркими ночами лучи звезды ярче, чем Юпитер, и сияющее созвездие Лиры посылали нам послания высших Духов… ты увидел бы тогда, как я живу в Ней, а Она – во мне. Ты увидишь, что наши души, объединенные и различные, дополняют друг друга для блаженства, чтобы вновь смешаться, что они отражаются друг в друге, превращаются друг в друга и взаимно питают друг друга, смешиваясь. Ты увидишь также, как стрелы смерти могут превратиться в волшебные жезлы, в ветви воителей и пальмы победы… И однако мы готовы вновь спуститься на эту землю страдания, чтобы провести блуждающие сердца к свету и спасти души в бедствиях. Ибо только те, кто ощущал все стрелы земной скорби, могут понять красоту Небес и имеют право на радости вечной Любви».

Глава IX Ключевые идеи Возрождения и их перспективы

Иерархия трех миров – ключ к Науке, Искусству и Жизни.

I. Закон метаморфоз

Итальянское Возрождение означает для западного мира переворот и возрождение жизни. Это время, когда цивилизованная Европа переходит от юности к мужественности, когда человеческий дух овладевает видимым Космосом. Это век, когда Христофор Колумб открывает Америку по ту сторону океана, когда Коперник пронзает небесный свод, когда Галилей запускает Землю в бесконечность и заставляет ее двигаться вокруг Солнца. Анализ берет верх над чувством, интеллект начинает контролировать веру, а разум замещает традиционные авторитеты. Но в сфере искусства ни анализ, ни наблюдение, ни разум не достаточны, чтобы творить. Для этого нужно новое освещение, истинное откровение. Этим откровением для людей Возрождения стал энтузиазм, вызванный открытием живой Природы и обаянием греческой красоты после тысячелетия аскетической дисциплины и заключения в суровом мистицизме.

Все же, припадая полной грудью к этим живым источникам, художники этого времени не довольствовались воспроизведением Природы или античной красоты, как они есть. Они преображали их, привнося в них свои чувства и страсти. С другой стороны, они не желали больше отрекаться от веры и традиций христианства, но они облекали их грацией, неизвестной дотоле. Благодаря этому блестящему контакту античность и христианство стали равно обновленными. Страстное искусство одухотворило первое и гуманизировало второе. От этого сотрудничества и этого контакта, которые возмутили бы отцов церкви, но отнюдь не шокировали пап и кардиналов XVI века, в конечном итоге родилась серия интеллектуальных концепций, которые стали направляющими идеями для последующих столетий. Эти идеи управляют древними религиями и христианством, объединяя их. Они пришли с высоты, ибо они спустились из сфер Архетипов, где предварительно вырабатываются в общих чертах судьбы человечества. Именно там сплетается ткань эволюции и возникает канва, по которой человеческая свобода воли будет вышивать свои завитки. Эти формы, в которых формируются сами боги, родились в незапамятном прошлом и управляют самым отдаленным будущим.

Вот некоторые из этих ключевых идей , которые я попытаюсь сформулировать здесь.

* * *

И прежде всего, первая из этих идей, основная идея, из которой исходят все остальные, – сама идея Возрождения . Ибо именно такое имя эта эпоха дала самой себе в своей радости вновь родиться, ожить и творить. Отсюда тот глубокий толчок, эта вибрация всеми фибрами души, эта лихорадка обновления и страсти. Охватите одним взглядом этот грандиозный спектакль Возрождения, затем обратитесь к его истокам – и перед вами предстанет исторический закон первого порядка, закон высочайшей важности, неизвестный до тех пор. А именно: все решающие исторические эпохи суть возвращения древних времен в новой форме, непредвиденной и чудесной. Это не возрождения в собственном смысле слова, а метаморфозы.

Всякая великая эпоха есть переплавка древних элементов и их воскрешение под властью новой идеи .

Вот ряд примеров этого закона, примеров, предшествующих Возрождению.

1. Когда арии с центральной равнины Азии изобрели ведическую религию, приписываемую семи мудрецам (риши), они сохранили ее благодаря своей глубокой ностальгии по ясновидению, которым некогда обладали их предки-атланты, ясновидению, тайную традицию которого они сохранили. У атлантов это ясновидение было инстинктивным и натуральным; мудрецы вновь обрели его огромным усилием медитации и ученой дисциплины, которую они назвали йогой , или доктриной единения (с Богом). Тогда восприятие космических сил, которое было спутанным и хаотическим у атлантов, стало у индусов величественной иерархией, пирамидой богов, сгруппированных в строгом порядке. Мудрецы тем самым создали грандиозную систему всех арийских религий. Это было одновременно и воспоминание, и творение.