VI. Национальное значение «Божественной комедии». Родина итальянцев

Затронув эту тайну, мы отметили высочайшее универсальное и метафизическое значение творения Данте. Нам остается сказать слово о его значении для Италии.

Данте разделяет с большинством великих наставников человечества трагическую судьбу: его плодотворное влияние осуществилось лишь после его смерти. Знаменитый в свое время, но полностью не понятый в своих основных идеях, как и в своей глубинной сути, он должен был получить после смерти последовательно признание всех частей его труда. Каждый из последующих веков находил в нем все новую красоту, раскрывая все новые стороны, где он мог отразиться сам. В XIV и XV веках церковь одобрила и освятила «Божественную комедию» как апофеоз католицизма, невзирая на ее отдельные смелые идеи и общеизвестные ереси. В XVI веке он стал одним из вдохновителей Возрождения. Ибо его корифеи, такие как Рафаэль и Микеланджело, преданные читатели чудесной поэмы, нашли в ней то, что они сами искали столь настойчиво: первый синтез греко-латинской античности и христианства. Италия XVII века, попавшая под иго Германской империи, эта Италия, раздробленная как никогда, чье национальное чувство почти угасло, была на пути к тому, чтобы забыть своего великого поэта в своем летаргическом сне. XVIII век, антимистический, либеральный и вольномыслящий, неспособный понять «Чистилище» и «Рай», не мог, однако, удержаться от восхищения картинами «Ада», исполненными столь мощного реализма. Что же до синтетических и трансцендентных идей любви к Беатриче и обретении нового неба, они казались навсегда похороненными в могиле итальянской души, подобно останкам несчастного изгнанника в равеннской могиле. Лишь на заре XIX века национальная душа пробудилась в движении Рисорджименто, фигура Данте, восстав из могилы, проявилась во всем своем величии и свете, освещая прошлое, как и будущее, и указывая перстом Италии ее цель, создание новой родины для воскрешения душ и воль. Тогда книга этого великого мистика стала светским апокалипсисом, бревиарием высланных, которые, будучи вынужденными покинуть родину, оказались на дорогах изгнания и за тюремными решетками. Все они взяли за образец эту неуязвимую душу, защищенную своим сознанием, словно непробиваемой кольчугой, и «подобную, как говорит Маццини, алмазу, который можно разрезать только его собственной пылью».

Вот почему Данте можно расценивать как центр, стержень и синтез итальянской души. Ибо он привил ей под печатью универсализма чувство родины идеальной и родины земной.

Глава IV Гений итальянского Возрождения

Умершая тысячу лет назад восстала

из гроба, свежая, как юная девушка.

I. Два борющихся мира. Эллинизм и христианство

В городе Риме в конце XV века распространилась любопытная легенда. Люди рассказывали, что на Аппиевой дороге, недалеко от гробницы Цецилии Метеллы, ломбардские каменщики в руинах монастыря раскопали саркофаг. На саркофаге была следующая надпись: «Юлия, дочь Клавдия». Каменщики сбежали с драгоценными камнями и украшениями, найденными в могиле. Но в белоснежном гробу лежало набальзамированное тело пятнадцатилетней девушки необыкновенной красоты, чудом избежавшее повреждений. Лицо сохранило краски жизни. Полузакрытые глаза, приоткрытые губы – покойница, умершая тысячу лет назад, казалось, еще дышала. Ее бережно отвезли в хранилище Капитолия, где она стала объектом паломничества. Художники приходили рисовать ее. «Ибо, – говорили хронисты, – она была так прекрасна, что невозможно описать это, а если это описывать, то те, кто ее не видел, никогда не поверили бы». Вокруг прекрасного лица клали цветы и ставили свечи. Ей уже молились, как новой Мадонне. Чтобы положить конец этому скандалу, папа Иннокентий VIII вынужден был приказать ночью и тайно похоронить опасную языческую мумию возле Порта Пинчиана. Но никто из видевших ее никогда ее не забыл.

Джотто. Св.　Франциск испрашивает блага грешным.

Фреска. Кон. XIII　в. Ассизи, храм св.　Франциска

Истории неизвестно, лежали ли в основе этой легенды реальные события. Может быть, народное воображение воспламенила погребальная маска, которой древние иногда закрывали лица умерших, и эта маска давала иллюзию живого. Как бы то ни было, эта легенда чудесно символизирует возрождение античной Красоты в итальянской душе, возрождение, которое стало основным и центральным фактом ее истории, придающим доминанту и особый акцент ее цивилизации. Важнейший факт для истории человеческого духа, столь неотвратимым и быстрым было его распространение. Величественный праздник красоты и изящества, само имя которого – Возрождение – отзывается в каждом из нас, доказывал сам по себе универсальность этого всемирного события, отныне неизгладимого.

Тициан. Венера Урбинская.

1538 г. Флоренция, Галерея Уффици

Это возрождение языческой Красоты, которое должно было вызвать истинную метаморфозу человеческой психе , исходит из самого сердца Италии. Попытаемся же обнаружить феномен, происходивший в коллективной душе Италии в эпоху Возрождения, феномен, слабым отражением которого является легенда о Юлии, дочери Клавдия . Ибо часто великим революциям в подсознании людей предшествует некий центральный образ, предвещающий будущее, который затем проявляется в реальной жизни в бесчисленных эпизодах.

За несколько десятилетий античная красота реально вышла из лимба, а котором она спала, окутанная саваном, в глубокой летаргии. Но как только лимб разверзся, как только саван раскрылся, не тело молодой девушки предстало перед нашими глазами, но живая женщина, которая действует и говорит. Она подобна античной жрице, которая играла роль Персефоны в Элевсинских мистериях, увенчанная нарциссами, подносящая богам нектар в прекрасной чаше. Двойная магия; ибо нектар энтузиазма , который она предлагает своим адептам, опьяняет души и делает их светоносными, а звездный цветок воскрешения , сияющий у нее на лбу, проникает сквозь все вещи своими тонкими лучами. Это преображает Природу, людей и богов. Невидимая для профанов, но видимая для Посвященных, новая Персефона появляется в старой христианской базилике. Сразу все меняет вид. Огромные пилястры взлетают, арки сплетаются в гигантские своды. Бог-Отец, Христос и Богоматерь не исчезают с купола, но освещаются интенсивным светом, обретают плотскую красоту и прелесть. Кажется, что они вышли из-под раскаленного свода и склонились над полутьмой нефа, где растет толпа верующих.

Вне церкви – другое чудо. Радостные могильщики, виноградари и крестьяне откапывают греческие мраморные статуи, торсы Геракла, Аполлона и Венеры, которые поражают скульпторов. Так по примеру Юлии с Аппиевой дороги толпа римских героев выходит из земли и начинает украшать в виде статуй ниши, лестницы, фасады и фризы дворцов. На берегах морей тритоны и нереиды вновь появляются на гребнях волн. Сады вилл вновь населяются нимфами и фавнами. В приходах капелл, как и в будуарах князей, больше нельзя отличить ангелов от амуров. На столе пап серебряные сирены служат ручками хрустальным кувшинам, а вакханки, увенчанные виноградом, окружают золотые блюда кардиналов. Можно сказать, что в удивительном порыве античный мир со всей своей мифологией поднялся на штурм христианского мира и побратался с завоеванным.

Эта картина резюмирует то, чем должно быть Возрождение для человеческого развития. Два противоборствующих мира схлестываются и смешиваются, сражаются друг с другом и сочетаются на сто ладов, чтобы породить новый мир. Между христианским гением и языческой душой произошел не мезальянс, а бурный союз, за которым последовал резкий разрыв. Ибо две силы, воевавшие пятнадцать столетий и на мгновение объединившиеся, должны были грубо разойтись после страстных объятий, чтобы вновь сражаться на других полях и искать новые союзы в иных формах в следующие века. Даже сейчас борьба далека от завершения, и, быть может, она продлится до конца времен, ибо она лежит в основе всякой человеческой эволюции. Но от временного союза эллинизма и христианства в XV и XVI веках родились две бессмертных дочери: итальянская скульптура и живопись.