Высокий, загорелый, в плавках, украшенных бледным орнаментом, он наклонился и потряс пальцем перед сразу вспотевшим лицом Муссо.

– Ты знаешь, в чем моя ошибка, Эммануэль? Скажу тебе прямо. Я слишком люблю людей! Доверяю и верю глупцам. Я доверил Гуммо урегулировать совсем небольшую проблему на виноградной ферме. И даже это оказалось для него слишком. Он мертв.

Тебе я доверил раздобыть совсем небольшую информацию. Ты сделал это? Нет. И для тебя это оказалось невыполнимым. Ты возвратился сюда, поджав хвост. А все из-за чего? Из-за какого-то человека по имени Римо!

Пубеско отвернулся и подошел к краю бассейна, а затем, снова встав перед Муссо, продолжал:

– Что же мне теперь делать с тобой, Эммануэль?

Муссо открыл было рот, собираясь что-то сказать, но быстро закрыл его, поскольку Пубеско не дал ему произнести ни слова:

– Нужно ли мне поступить с тобой так, как это делали в прежние времена, когда наказывали провинившегося? У меня есть для этого все основания. И никто не сможет указать на меня пальцем и сказать: вот дон Фиаворанте Пубеско, который в гневе несправедлив к своим людям. Ни один человек не сможет этого сказать, сделай я то, на что имею полное право. Но нет, я слишком добр. И слишком люблю тебя. Вот почему я скажу тебе одну вещь.

Этот Римо не просто владелец универсального магазина. Я еще не знаю, кем он является. Но кем он не является, я знаю. Это не простой хозяин магазина. Каким-то образом он связан с людьми, которые вызывают землетрясения. И он знает, как это делается, и может рассказать то, что нас интересует.

Но вот скажет ли он нам это, если мы просто придем к нему и попросим: «Ну-ка, мистер Римо, расскажите нам о людях, которые вызывают землетрясения?!» Нет, так мы от него ничего не добьемся. Он заговорит, если только будет вынужден это сделать. Например, чтобы прекратить боль, терзающую его тело.

А теперь другой вопрос: есть ли у меня человек, который может причинить такую боль? Еще вчера я ответил бы: да, у меня есть Эммануэль Муссо. Эта работа как раз для него. Но сегодня я уже не уверен в этом. Может быть, Эммануэль Муссо став слишком мягким? Или он уже слишком стар для такой работы? Возможно, мне надо поискать более молодого и более сильного.

Муссо встал с плетеного стула.

– Дон Фиаворанте, я еще не слишком стар и не слишком мягок, и прошу вас об одной милости. Отдайте мне Римо. Мы заставим его заговорить, мой верный друг и я, – сказал он, похлопывая себя по карману пиджака, где лежало шило, воткнутое в пробку.

– Ты хочешь этого? Ты просишь, чтобы я послал тебя за человеком, пригрозившим, что тебя вынесут вперед ногами, если ты опять попадешься ему на глаза?

– Да, я прошу вас об этом.

– Возможно, ты еще остался Эммануэлем Муссо прежних дней. Может быть, ты еще готов поставить все на свою ловкость. Но учти: это второй шанс, третьего уже не будет. – Дон Фиаворанте испытующе взглянул в глаза Муссо, чтобы убедиться, что тот его понял. Или он добьется успеха, или будет выброшен из игры.

Муссо понял.

– Я не проиграю, дон Фиаворанте. Я добуду информацию, которая вам нужна. И затем отплачу этому Римо за его наглость по отношению к вам. Я преподам ему очень болезненный и очень памятный урок. В конце концов, он ведь только человек, разве не так?

Пубеско не ответил. Он нагнулся, нырнул и поплыл под водой из конца в конец бассейна.

Глава двадцатая

Шериф Вейд Уайт должен был передать сообщение в Вашингтон. Очень важное сообщение.

– Проклятие! – выпалил он. – Я же не знаю никого в Вашингтоне.

– Тогда попроси Джона Уэйна, пусть он представит тебя кому-нибудь, свинья. Нам безразлично, как ты это сделаешь, – говорила девушка, расхаживая взад и вперед внутри небольшого жилого автоприцепа. Кроме синих джинсов, туго обтягивавших ее зад и ноги, на ней больше ничего не было, и соски громадных грудей при каждом шаге играли в прятки с ее длинными волнистыми волосами.

Уайт невольно облизнул губы.

– Шериф, я вижу ты думаешь о чем-то похабном, – сказала она, подойдя к Уайту, сидевшему на деревянном стуле с прямой спинкой без всякой обивки. Сидеть ему было очень неудобно. Он чувствовал себя как школьник за партой, которого распекает учитель.

Остановившись перед ним, она кивком головы отбросила назад волосы. Огромные груши ее вздымающейся груди уставились прямо в жадные глаза Уайта.

– Они вам очень нравятся, шериф, – подразнила она его и затем требовательно спросила: – Нравятся или нет?

– Д-да, – заикаясь, ответил он.

– Все равно, свинья, не смей даже прикасаться к ним. Если хочешь жить. Ты знаешь, что стало с людьми, которые давали волю рукам. Файнштейн. Мак-Эндрю. Двое бандитов-мафиози. Им они тоже очень нравились. Ты хочешь кончить так же, как они?

– Нет-нет, – быстро и честно ответил Уайт.

– Ну, хорошо. Тогда держи свою ширинку застегнутой и не распускай рук. Не понимаю, что тебя так тревожит. Ведь мы собираемся сделать из тебя богатого человека.

– Я не хочу быть богатым. Мне хочется быть просто хорошим шерифом.

– Тебе заказано быть хорошим шерифом с того самого момента, когда сперматозоид твоего отца соединился с яйцеклеткой твоей матери. Если тебе так сильно хотелось быть хорошим шерифом, нужно было хорошенько подумать, прежде чем брать с собой в мотель ту шлюху и позировать для гнусных фотографий, которые мы сделали. И ты, грязная свинья, будешь выполнять все, что тебе прикажут, или мы разошлем эти фото по всей округе. Мы взяли тебя в это денежное дело потому, что ты нам нравишься. Правда. Ты довольно забавное чучело. Для свиньи.

Она повернулась и, подойдя к диванчику, легла на него. Ее огромные груди несколько опали. Рассеянно теребя соски, она продолжала:

– Вашингтон вмешался в это дело, послав сюда Мак-Эндрю. Мы предупредили власти, чтобы они больше не делали этого. Но теперь они снова подослали к нам Римо Бломберга.

– Этого гомика? Он что – работает на правительство?

– Да, а ты со своей обычной проницательностью, конечно же, решил, что он педераст, не так ли? Так вот, теперь ты передашь в Вашингтон сообщение. Скажешь им: раз они продолжают присылать сюда своих людей, это обойдется им очень дорого. Ровно в миллион долларов, в мелких, уже бывших в обращении, купюрах. С номерами не по порядку. Пусть они передадут эти деньги тебе. А ты принесешь их сюда и положишь вот в этот холодильник. Это будет твое последнее поручение. Чтобы это отпраздновать, мы дадим тебе хорошую премию. Ты получишь целых двадцать пять тысяч долларов. На эти деньги ты сможешь купить себе отличный набор пистолетов с рукоятками, отделанными жемчугом. Настоящую золотую статуэтку, изображающую подъем флага на захваченной нашими солдатами горе Сурибати. Или всем друзьям по булавке на лацкан с американским флагом. Или лучше сезонный пропуск на посещение газовой камеры. – Она повернулась на бок – груди последовали за этим движением с опозданием на долю секунды – и взглянула на Уайта. – Если ты, конечно, не хочешь, – произнесла она, – действительно не хочешь, чтобы те твои замечательные фотографии были разосланы каждой семье в округе Сан-Эквино. Или ты этого хочешь?

Уайт проглотил слюну. Сидеть на таком стуле стало просто невыносимым.

– Нет, не хочу. И вы это знаете. Но как я смогу убедить кого-то в Вашингтоне, чтобы меня выслушали?

– Даже самая обыкновенная свинья и та сообразила бы, как это сделать. Повторяю тебе, Римо Бломберг работает на правительство. Позвони ему и скажи. Пусть он передаст правительству твое сообщение и добудет деньги. Да, и еще можешь передать ему, что завтра мы собираемся провести еще одно маленькое испытание. Землетрясение. Небольшое. Всего в восемь баллов. Но если мы не получим миллион, то зададим им настоящую трепку. Сбросим всю Калифорнию с континента.

– Я должен передать это тому проклятому еврею, Бломбергу?

– Да. И только это! Если же ты заикнешься о нас, то кончишь свои дни в кювете, обсасывая свои собственные кишки.