Нашего полковника иногда хвалил Суворов: «Хорошо, хорошо, благодарю! Хорошо действуешь!». Это было лестно всему полку, потому что говорилось после окончания ученья при объезде полка, когда за ним следовала большая свита.

— Как же вы кидались на пехоту? — спросил я, — ведь лошадь не пойдет на штык, особливо когда тут еще стреляют?

— Как лошадь не пойдет на штык, а шпоры?

— Да и шпоры не подействуют, когда лошадь нейдет.

— Как не подействуют? Да когда я сижу на лошади, так все равно что царь государством правит, — что захочу, то она и сделает.

Эх! В ту пору, Ваше благородие, кажется, не только что людей, и лошадей-то учил Суворов, чтобы все смять да растоптать. А как же мы под Мациевицами и под Кобылкой пехоту-то стоптали?

Противу этих доводов старика мне возражать было нечего.

— Таких примеров в продолжение лагерей было более десяти, — продолжал он. — А того, чтобы кто изувечился на ученьях, так и слуху не было. Впрочем, мне случилось, однажды проскальзывая через линию, выстрелить в руку, рукав зажегся, да тем и кончилось.

Как пример, бывало, кончится, Суворов поблагодарит нас и верхом поедет себе в Тульчин, а мы с песнями возвращаемся в лагери. Песни все пели военные, протяжно и скоро. Других же каких-нибудь учений Суворов не делал, а все вот так, как на кулачки.

Во время лагерей привезли и выдали нам медали за все три кампании: за Очаков, за Мир и за Прагу. Странная была судьба этих медалей. Их сперва везли к нам в Польшу, но поляки где-то их разграбили, а это уже привезли другие.

«Пражка» — двухнедельная крепость

В лагерях меня произвели в старшие вахмистры с переводом из 4-го в 5-й эскадрон. Звание старшего вахмистра досталось мне больно.

Месяца этак через полтора пехоте было велено вязать фашинник, плесть туры и строить лестницы — назначалось выстроить крепость на левом фланге за лагерями, в боку, к стороне леса.

Суворов сам назначил место, дал размеры и назвал эту крепость «Пражкой». На работу ходила вся пехота, и к нам назначались для указаний пионеры. Через две недели выстроили крепость. Канавы, где следовало, были покопаны. Батареи выстроены и ворота навешаны. Валы возвышались кругом, а вдоль валов шли рвы. Одни ворота были обращены к лесу, другие где были — не помню. В середине крепости была выплетена из хворосту башня, на которую взлезал Суворов. Крепость эту, как я сказал, Суворов назвал «Пражкой». Во время ее постройки он часто приезжал и говорил: «Пражку» будем брать, ребята!» — «Рады стараться, Ваше сиятельство», — отвечали работавшие солдаты.

К концу стоянки в лагерях был отдан приказ всем быть готовым к штурму, «Пражку» брать, и выходить на учебное поле пополудни в три часа.

На другой день все войска в боевой амуниции, без ранцев, выступили из своих лагерей на парадное место и выстроились крутом укрепления, сперва в колоннах, а потом развернутым фронтом. И когда было все готово, пустили ракету, чтобы дать знать Суворову об окончательном построении войск, согласно его приказу. Затем стали ждать приезда Суворова.

Наш полк стоял налево, близ дороги из Тульчина, где Суворову нужно было проезжать. Когда он уже начал приближаться к полку, то наш полковник скомандовал: «Сабли вон!»

Суворов, увидевши это, сейчас же поворотил лошадь, ударил ее плетью и поскакал обратно в Тульчин, а мы остались его ждать. Уже настали сумерки и солнышко село, а мы все ждем, наконец, послали узнать к нему в Тульчин. «Помилуй, братец, — сказал он адъютанту, — я не успел показаться, а меня уж хотели срубить саблями!» Войску велено было отступать в лагери.

Мы растолковали себе этот случай так, что нам, знать, рано скомандовали вынуть сабли, а может быть, и совсем не следовало вынимать их, потому что мы готовились к штурму, следовательно, в присутствии неприятеля не нужно было никому отдавать чести.

Вечером опять последовал приказ: чтобы на завтрашний день приказанное исполнить по-вчерашнему и армии выстроиться по-прежнему, вокруг «Пражки».

(Интересно, что чертеж «Пражки» был снят через одно столетие, в 1890 году, в местечке Тульчине. На чертеже фронты укреплений, начертания бастионов с равелинами, пред куртинами^{137}. Длина фронта — 95 сажен. Еще в конце XIX века местные жители рассказывали, что дети прежде могли всходить на валы батареи — именно так они их называли. А теперь уже стали все это пространство распахивать, за исключением некоторых бастионов западной, юго-западной и северной стороны. Примечательно, что память о Суворове сохранилась в этой местности по «кринице», то есть по колодцу, который тогда еще продолжал называться «Суворовская криница». Но вот кто был этот Суворов, никто из здешних жителей не знал. Говорят, что был «якись Суворов, що строил ботиреи и криницу делал». Близ «Пражки» с юго-западной стороны есть балка, из которой, по всей вероятности, и происходил штурм. А вот «Суворовской криницей», возможно, пользовались солдаты, построившие это знаменитое укрепление. Северная сторона этого сооружения еще в конце XIX века была изрыта, поскольку там добывали глину.)

— Наконец Суворов приехал, — продолжал старик — Сабель уже не вынимали. И чести никакой не отдавали. Он объезжал полки, здоровался (голос у него не был сильный) и все подтверждал: «Старайтесь, ребята, «Пражку» взять!» Войска весело отвечали ему: «Рады стараться, Ваше сиятельство!»

Туг он сделал распоряжение, какие полки должны идти в «Пражку». И какие назначались на приступ. Коннице приказано оставаться на конях, а все пехотные полки рассчитаны по местам и назначено каждому, где делать приступ.

Наш полк под лесом, в сикурсе. В «Пражку» была назначена весьма малая часть, баталион или два. С этими войсками Суворов пошел сам, разместил их по валам, а сам сел в башню, чтобы оттуда лучше наблюдать за движениями атакующих войск.

Артиллерия была поставлена на батареях, в крепости, а полковые орудия остались при своих местах.

Покуда назначали всем места, солнышко уже село, наступили сумерки. В это время Суворов бросил ракету — войска закричали «ура!», а из крепостных батарей начали палить в наших. Полки двинулись со всех сторон «ура» не умолкало ни на минуту. Наконец все бросились бегом — пошла стрельба из ружей. Войска вскочили на окопы. Одни кинулись к башне, где был Суворов, а другие начали раскапывать валы и примерно взяли «Пражку». Этим и кончились наши ученья под Тульчином.

«…Где штыки ломаются, там и ружья валяются»

На другой день Суворов дал нам по кружке водки, а часу во втором дня сам приехал в лагери.

Мы встретили его, выстроившись перед лошадьми. Одеты были в одних кушаках (по-тогдашнему в полуформе), без сабель, в фуражках. Он поздоровался с нами, благодарил за «Пражку», мы кричали «ура!» и «рады стараться, Ваше сиятельство!» — «Что, ребята, выпили водки?» — «Выпили, Ваше сиятельство, за здравие ваше ура!» Так он проехал по всем лагерям и везде каждый полк благодарил особо.

Дней через десять, в конце августа, мы выступили из лагерей и пошли на зимовые квартиры, в Киевскую губернию. Штаб наш был в Махновке, а эскадрон расположился в деревне Кордашове. Вдруг нас встревожили — потребовали эскадрон. В Махновку.

Здесь мы узнали, что Императрица Екатерина II умерла, — что четыре эскадрона нашего полка обращаются в пехоту и что пятый эскадрон, в котором я так недолго был вахмистром, поступает весь в Бутырский пехотный полк Остальные три эскадрона — не помню, в какие полки были назначены.

На другой день, после присяги Императору Павлу I, мы сдали лошадей и конскую амуницию и остались в одних мундирах и плащах. Как в коннице, так и в пехоте плащи были без рукавов и у ворота застегивались на одну пуговицу. Сперва они были серые, а потом стали их шить из белого сукна. У нас был красный воротник.

Идти в пехоту нам не хотелось, но нечего было делать! Впрочем, пехотную экзерцицию мы знали хорошо — бояться нам было нечего.